Решающий шаг

— Ну как, соседка, сок уварился?

— Кажется, доспевает.

Нурджахан посмотрела на соседский навес, осевший под тяжестью сушившейся на нем дыни, и подумала: «Должно быть, и у нас будет не меньше».

Возле Сахата лежал ворох дынь, куча кожуры и семечки на циновке. Его жена нанизывала изрезанные дыни на палочки, а когда они немного подсыхали, поднимала их на навес. Руки у Сахата устали, и он решил немного передохнуть. Выбрав серую, еще не успевшую перезреть круглую дыню, он хотел вырезать и пожевать хрустящий ломтик. Но искалеченная когда-то рука, без большого и указательного пальцев, не удержала дыни: она выскользнула из рук и упала на землю, а нож воткнулся в ладонь. Увидя кровь, Сахат Голак бросил нож и нахмурился:

— Жена, эй! Дай какую-нибудь тряпицу!

— Ой, что случилось?

— Экое проклятье всю жизнь жить калекой!

Пальцы он потерял на постройке железной дороги Мары — Теджен, потерял не от какого-нибудь несчастного случая, а от руки стражника. Тогда Сахат был сильным молодым человеком. На земляные работы начальство согнало тысячи туркмен. В их числе был и Сахат. Люди не выпускали лопат из рук, ко дню прибавляли ночь, а за свой изнурительный труд получали всего по одному крану в день. И этих денег не давали уже три месяца. Выбившиеся из сил, голодные, они тысячной толпой двинулись к Махтумкули-хану, тогдашнему правителю Тедженского уезда. Но Махтумкули-хан вместо того, чтобы выслушать просьбу голодных, вызвал отряд пошчи и приказал гнать тысячную толпу обратно на работы. Вот тогда-то Сахат и потерял пальцы на руке. Остро отточенная сабля стражника молнией сверкнула над ним. Стараясь защитить голову, он поднял руку. Всадник взмахнул шашкой: указательный палец у Сахата отлетел сразу, от большого пальца остался только нижний сустав. С тех пор Сахат и получил прозвище «голак», то есть культяпый, калека.

Всякий раз, когда увечье давало себя чувствовать, Сахат Голак приходил в ярость. Картина избиения стражниками народа вставала перед ним как живая: в такие минуты он словно опять видел широкое поле, усеянное окровавленными шапками, халатами, свалившимися с ног чокаями, видел размозженные головы, выбитые глаза. Сахат метался тогда как помешанный и долго не мог прийти в себя.

В таком возбужденном состоянии застали его Артык и Ашир, вернувшиеся с общего гумна. У одного в руках были вилы, у другого — сито; на лицах обоих лежала пыль. Сахат Голак взглянул на пустую арбу, на старого мерина с отвислой губой, остановившегося неподалеку от шалаша, и понял все. Не расспрашивая, он молча опустил голову. Но Нурджахан ничего не подозревала. Она выпрямила спину и улыбнулась Артыку:

— Ну как, сынок, управились с делом? Распределили все?

— Да, все.

— Где же?.. Вы ничего не привезли?

— Да так вышло...

— Или вы закопали зерно?

— Нет, не закапывали.

— Оставили в поле?

— Не осталось и в поле.

— Так что же вы делали?

Артыку хотелось кричать, ругаться, но он боялся причинить матери боль. Горько улыбнувшись, он отер пыль с лица и ответил:

— Мать, мы работали на арендованной земле.

— А разве на арендованной земле урожая не бывает?

— Ты же сама знаешь, мама, — одной третью урожая завладел Халназар-бай... А остальное пошло ему в уплату долгов.

Нурджахан не стала больше ни о чем спрашивать. Повернувшись к шалашу, она наклонилась, чтобы поднять мешок, и украдкой вытерла слезы.

Но Артык не сказал матери о другом, более страшном. Только что на гумне Халназар объявил ему:

— Артык, сегодня мы с эминами бросали жребий, кому идти на тыловые работы. У меня, сам знаешь, четыре сына. Я взял пять жребиев — один на тебя. И вот какое дело, сынок: из этих пяти черный жребий достался... тебе.

Артык с ненавистью взглянул на бая:

— Как же ты мог без меня тянуть мой жребий?

— Времени не было, сынок, с этим делом спешили... А твой черный жребий вынул Покги-эмин.

— Мой жребий никто, кроме меня, не может тянуть!

— Не так это, сынок. Говорю — спешили. Жеребьевка уже кончилась.

— Я не хочу знать такой жеребьевки.

— Артык, ты не дитя, сам понимаешь. Полковник требует немедленно выполнить царское повеление, пришлось торопиться. Кроме того, говорят же: «Проигравший — не плачет». Конечно, и я понимаю — идти туда нелегко. Но ты сын мужественного человека и сам должен быть мужественным.

Льстивые слова бая еще больше возмутили Артыка.

— Ни жребия, ни тяжелой работы я не боюсь, — ответил он Халназару. — Где бы ни пришлось быть, хуже, чем здесь, не будет. Но свой жребий я сам буду тянуть.

Видя, что уговорами ничего не добьешься, Халназар решил припугнуть Артыка. Выкатив белки, он сказал с угрозой:

— Согласен ты или нет, но раз тебе выпал жребий, ты должен идти. Добром не пойдешь — свяжут и поведут!

— Наплевал я на ваш жребий! — запальчиво крикнул Артык. — Не обманете и не купите!

Халназар посмотрел на него злыми глазами; казалось, он сейчас поднимет кулак и ударит Артыка. Однако он только злобно усмехнулся и пошел к своему иноходцу.

Во время всего разговора Ашир молча стоял возле Артыка, сжимая кулаки. И Халназар, видимо, понял, что драться пришлось бы с двумя.