Решающий шаг

А дейханин с недоумением глядел на тех и на других и бормотал про себя:

— Что может быть хуже такого бедствия?

Глава одинадцатая

Эзиз-хан и его советники, положив папахи возле себя, сидели в просторной комнате на огромном ковре. Яркие лучи полуденного солнца поблескивали на их голых, свежевыбритых макушках. Еле живые осенние муки кружились над пиалами горьковатого зеленого чая и рассыпанными на скатерти леденцами. Дым от кальяна серой пеленой висел в воздухе.

Рядом с Эзизом, уперев волосатую толстую руку в жирное бедро, сидел Анна-Курбан Юмуртгачи — крупный человек с черной бородой величиной в лошадиную торбу. На его коричневом мясистом лице и в глуповатых бесцветных глазах сквозило полное безразличие. Он походил не на советника, а скорее на суеверного человека, который на целый век отстал от жизни. И суеверие-то его было не схоже с обычным людским суеверием, сочетающимся с проблесками здравого смысла, но было отвратительно, как отрыжка верблюда. Иногда по его лицу скользила тень бессмысленной, тупой жестокости. Говорили, что много лет назад кто-то опозорил не то его дочь, не то невестку, и он, по адату, отрезал обидчику уши.

Дальше за ним сидел невысокий Гарры-Молла. Лоб у него резко выдавался вперед, а средняя часть лица была вдавлена и борода как бы заворачивалась ко рту. Его маленькие черные глаза все время беспричинно бегали, словно кого-то искали. Был он, как и Юмуртгачи, неграмотен, а прозвище «молла» досталось ему, по-видимому, от одного из предков, который немного разбирался в азбуке.

Еще дальше расположился Алты-Сопы. Из грязного круглого ворота рубахи высовывалась его длинная жилистая шея, а из коротких белых штанов торчали худые ноги с мозолистыми пятками. Узкая рыжая борода его была почти одного цвета с халатом. Он все время перебирал узловатыми пальцами четки, как бы оправдывая свое звание суфия. При взгляде в его колючие глаза пропадала всякая мысль о жалости или милосердии этого служителя бога. Многие ненавидели Алты-Сопы за его злоречие, злонравие и полное отсутствие совести. Его прозвали в народе «Як-ял» — белогривый, уподобляя ослу. Он тоже сидел в ашхабадской тюрьме за участие в восстании. Но он появился тогда на улицах Теджена не ради народа. Алты-Сопы добивался возвращения времен ханов и беков, а возвращение этих времен должно было повести к повышению его значения и влияния.

Круг советников Эзиз-хана замыкали Халназар-бай и Мадыр-Ишан, смуглолицый человек с чёрными хищными глазами, шишковатым лбом и широкой челюстью. Пятнадцать из тридцати пяти лет своей жизни он служил переводчиком у волостных и полицейских приставов. За его способности сыпать русскими словами его прозвали «мадыр» (Мадыр — бормотун, балаболка). Но со старейшинами аула и духовными лицами он любил разговаривать языком шариата, поэтому ему дали и другое прозвище — «ишан». Так его настоящее имя Курбан-Сахат превратилось в Мадыр-Ишан.

Таковы были советники Эзиза, призванные помогать ему в вопросах политики. Артыку было противно не только разговаривать с этими людьми, но и смотреть на них, и он вышел из комнаты, где происходило одно из первых заседаний «дивана» новоявленного хана. Обсуждался вопрос о ведении «государственных дел». У Эзиза была своя, обдуманная еще в Афганистане программа действий. Он не считал нужным полностью открывать ее своим советником, но некоторые вопросы, близко касавшиеся их самих, решил поставить на обсуждение.

Окинув своими страшными глазами сидевших вокруг, первым начал говорить Алта-Сопы:

— Эзиз-хан! Нам нет надобности выдумывать новые законы. Закон, установленный для нас тысячу лет назад пророком Мухаммедом, остается нерушимым законом. Все свои дела мы должны вести по шариату, когда нужно — спрашивать совета у-ахунов. Было бы еще лучше одного из ученых ахунов назначить здесь казием (Казий — духовный судья). И потом, в деле, которое мы начинаем, не должно быть жалости. Требует шариат— отсеки виновнику руку! Повелевает шариат — убей его! Позволяет шариат — повесь!

Последние слова Алты-Сопы очень понравились Халназару. «Обязательно применю эту меру к Артыку!» — подумал он.

Вторым взял слово Юмуртгачи. Он говорил вяло, еле ворочая языком:

— Да, в общем, Алты-Сопы говорит верно. Однако есть еще и адат. Сказано: лучше выйди из племени, но не выходи из подчинения адату. Шариат шариатом, но если будем следовать заветам предков, наверно будет неплохо.

Гарры-Молла не мог толковать ни о шариате, ни об адате. Усиленно двигая губами и носом, он с трудом выговорил несколько слов:

— Да, например, так ли, сяк ли делать, а значит, надо поддерживать порядки мусульманские. Верно ведь, люди?

Во время этой речи лицо его покрывала испарина, он весь расслаб. Закончив, он тяжело задышал, словно загнанная лошадь, и дрожащими руками схватился за пиалу.

Но Халназар заговорил спокойно и с достоинством: