Решающий шаг

— Нет, бай-ага, нет. Каемся. Такого милостливого к мусульманам повелителя, как белый царь, еще не бывало в мире. Самым справедливым был шах Ануширвач Справедливый, но белый царь разве не превзошел Ану-ширвана? Судите сами: за эти сорок лет, что мы под властью царя, разве хоть одна колючка занозила ноготь мусульманину? Можноли быть более справедливым!.. Да, червь точит дерево изнутри. Белый царь свергнут, наверное, своими же приближенными визирями, министрами. Разве не бывает среди них недовольных?

Покги Вала, изумленно поморгав глазами, вдруг шумно выразил свое одобрение:

— Хей, молодец ходжам!..

Последние слова Мамедвели пришлись по сердцу и Халназару. Взволнованный первым сообщением Умсагюль, бай теперь спокойно вдумывался в смысл событий.

— Да, ходжам, — задумчиво проговорил он, — червь точит дерево изнутри. Вот это подходящие слова.

Мамедвели, опираясь руками о колени и покачиваясь, хотел было продолжать свои рассуждения, но Покги опередил его.

— Да иссохнет черная зависть в глазах людей! — воскликнул толстяк. — Посмотрите, что творится вокруг нас. Как только кому-нибудь по милости аллаха выпадет счастье, так сразу появляются завистники. Все они тянут счастливого за ноги, готовы утопить его, точно он вырвал у них кусок изо рта. Возьмем, к примеру, Халназар-бая. Человек он богатый — да не лишит его аллах этого счастья! Нет счета его благодеяниям. Но многие платят ему черной неблагодарностью, как говорится, плюют в бороду тому, кто их накормил.

— От этого и все напасти, — вставил Мамедвели-ходжа, — и засуха и мор.

— Ах, что делать, что делать, если этого не понимают! Засуха обрушивается на головы тех же несчастных. А Халназар-бай от этого не пострадает. Ведь так, бай-ага?

Халназар обратился к жене, которая принесла гостям чай:

— Покги-мираб устал с дороги. Приготовь плов, да побыстрее.

Покги-Вала открыл свою тыковку, собираясь заложить в рот щепотку табаку. Слова бая заставили его сейчас же рассыпаться в благодарностях.

— О Халназар-бай, ты как нельзя лучше угодил моему сердцу. Да не уменьшится благоденствие твоего дома! — И, забыв о табаке, он вернулся к своим рассуждениям: — Да, так кто же такие министры? Они — псы царя! И в конце концов кто же свергает царя? Они, министры! Кто кормит бедняков? Халназар-бай. А кто в конце концов делает зло Халназару? Бедняки! Ходжам, как же это так получается? Или уж так устроен мир?

— Это и называется — злом за добро!

Стены просторной кибитки опять показалась тесными Халназару. Он оглядел беспокойным взглядом многочисленные узелки, скрепляющие остов кибитки, и тяжело вздохнул:

— Да, страна осталась без повелителя... А народ без повелителя — все равно что женщина без мужа, конь без узды. Боюсь, что все пойдет теперь прахом...

У Покги уже сочилась по губам зеленая табачная жвачка. Он сплюнул под чувал и облизал губы:

— И меня тошнит от этих ревлиюсов. Халназар поднял свои тяжелые веки:

— Покги-мираб, твои слова непонятны.

— Говорят, что ревлиюсы — это те, что хотят сесть на место царя. Их будто бы народ выбирает. А выборы, сам знаешь...

— Да, если дело зависит от выборов... Еще древние говорили: толпа — стадо безумных.

Мамедвели, поглаживая бородку, заговорил так, словно читал проповедь:

— Все от бога! Всевышний даровал рабу своему ничтожную долю свободы. Но милость его беспредельна. Он терпеливо взирает на дела людей и часто испытывает раба своего. А вообще говоря, все совершается по воле аллаха. Без его соизволения не шелохнется и былинка. Напасти и бедствия обрушиваются на тот народ, который забывает бога. Конечно, и эта засушливая весна, и свержение царя, и все, что может еще произойти, свершается волей аллаха. Если судить по некоторым преданиям, все это — признаки конца света.

Покги не совсем понял проповедь ходжи, да и не обратил на нее внимания. Но на Халназара, который уже достаточно наслушался от стариков рассуждений о «последних временах», речь ходжи, произнесенная тягучим, заунывным голосом, подействовала очень сильно. Под впечатлением этой речи он погрузился в тревожные думы: «Если царь свергнут, то народ поднимется на ноги. Может быть, и война кончится, и люди, уехавшие на тыловые работы, вернутся. Среди них немало обиженных. Вернутся они и сразу затеют свалку. Может быть, и смуту поднимут. Где же сила, чтобы подавить смутьянов? И без того голодный народ, не считаясь ни с чем, протягивает руки прямо к твоему рту. А Мавы?.. И он, если вернется, спасибо не скажет. Может, и арестантов освободят. Ну, а если и Артык снова появится в ауле...» У Халназара даже выступил холодный пот при мысли, что может произойти в случае возвращения Артыка.

Халназар поглядел вокруг и, тяжело вздохнув, обратился к жене:

— Почему ты не снимешь войлок с задней стенки кибитки? Душно.

Было только начало апреля. С земли поднимались клубы пыли, но воздух еще не успел особенно раскалиться. Кошму на задней стенке кибитки обычно снимали только в июне, поэтому Садап-бай удивленно посмотрела на мужа:

— Вай, отец! Ведь еще нет жары.