Евсеев прав: моя будущность в кино может рухнуть… Год, даже больше года пройдет, — все, что умеешь, растерять недолго… Тело никогда уже не станет таким послушным инструментом… Фигура может испортиться… И все будут знать, что я подвела студию, — кто захочет работать со мной?
Институт и то в срок кончить не удастся… Что скажет Старик? Не отвернется ли? Ведь это он меня рекомендовал, он как бы поручился за меня…
А малыш — сразу уверенность. Смысл существования. Пойти сейчас на аборт — будут ли потом дети? И ведь это
Знаете, я его часто вижу, — толстенький мальчуган, в вязаном костюмчике, весело приплясывает возле меня…
Хотя почему обязательно сын? А если девочка — подруга на всю жизнь… Удалось бы только подружиться с ней с самого-самого начала — я сумею, пожалуй. А он? Что скажет, как поступит, когда узнает? Если он отвернется, лучше аборт, а ему — ни звука… И — резать все отношения. Ножом!
У меня останется тогда моя мечта. А что же — зачеркнуть, забыть, когда она так близка к осуществлению? Есть еще старое, но точное слово — похерить. Вон тетя Лиза о семье хлопочет, что твоя наседка, а сама терзается потихоньку… Еще как терзается — от меня ей не спрятаться. Стать актрисой, большой актрисой, радовать миллионы людей, бывать на фестивалях, запросто общаться с теми, кто делает погоду в кино… А с малышом придется довольствоваться вторыми, третьими, десятыми ролишками… смешное слово — ролишки, что-то литовское в нем есть. А может, и мне — в гримеры?!.
Улица привела меня к единственному в …ске кафе, и я вдруг почувствовала голод. Хороший признак, подумала, значит, дела еще не так плохи.
Я зашла в кафе и обнаружила там Крестинского, актера из нашей группы, всегда тщательно одетого, спокойного, воспитанного пожилого человека. Общались мы с ним мало, он и жил-то на частной квартире, но с самого начала я была инстинктивно к нему расположена — мне вообще нравятся воспитанные люди.
Я обрадовалась этой случайной встрече. Любая женщина просто не может не почувствовать себя увереннее, находясь в обществе мужчины, который встает при ее приближении, отодвигает ей стул, делает за нее заказ официанту.
Скажу больше: мне стало вдруг так хорошо в его обществе, как не бывало ни разу после отъезда К. И мне вовсе не показалось зазорным обратиться к этому малознакомому человеку запросто, как к товарищу, да и он, насколько я понимаю, не был удивлен моим доверием.
И состоялся у нас с Крестинским, в общих чертах, вот какой разговор.
О н. У вас какой-то озабоченный и даже расстроенный вид, Татьяна Антоновна.
Я. Дело в том, что мне приходится в эти дни выбирать… между искусством и жизнью…
О н. И жизнью? Как это понимать?
Я. К сожалению, буквально. У меня должен быть ребенок, а съемки продлятся более полугода.
О н. Ах, вот оно что… Я кое-что слышал, но не знал толком…
Я. Смутно… Впрочем, постойте! Доска в Столешниковом!
О н. Ну, хоть так… Я недавно перечитывал его книгу «Люди театра» и нашел там текст контракта, который заключал антрепренер Воронин примерно сто лет назад. Так вот, в этом контракте — дядя Гиляй называет его, правда, «самым зверским», какой он когда-либо видел, — есть пункт: наниматель имел право прогнать актрису, едва признаки беременности становились заметными.
Я
О н. Вот именно. А что думает по этому поводу ваш муж?
Я. Я не замужем.
О н. Ну, это лучше, пожалуй… Не надо считаться с чьими-то желаниями, капризами, столь эгоистичными подчас…
Я. А решать одной, вы думаете, легко?
О н. Разумеется, нет. И совета тут не дашь… А вы еще так молоды…
Я. Нормальные люди радуются молодости, а для меня она то и дело оборачивается недостатком… Я на распутье, Святослав Павлович, помогите мне.
О н
Я. Конечно.
О н. Хорошо. Начнем со старой истины: искусство требует человека целиком, без остатка, и исключений тут не бывает. Чуть потянулся за милыми взору благодатями, едва прильнул к некоему стороннему родничку — и это немедленно скажется на твоем месте в искусстве, на перспективе твоего развития, на высоте, которой ты окажешься способным достичь. Разрешите мне закурить?
Я. Пожалуйста.