Решающий шаг

Маргарита ничего не ответила, но мысль о поездке  т у д а  стала понемногу обретать реальное наполнение.

В сентябре, получив отпуск, она отправилась. Одна. Прихватила денег, чтобы заплатить там, в чужих краях, кому-то, кто приведет могилу сына в порядок.

Валя провожала ее на вокзал и пришла встретить неделю спустя.

— Деньги назад привезла, — сказала Маргарита, поцеловав сестру. — Могилка в порядке. А эта женщина с меня за постой ничего не взяла, еще молоком поила…

Военных могил оказалось несколько, все в одном месте, за околицей, на бугре, обнесены аккуратной деревянной оградой.

Сын лежал с краю.

Маргарита прочно держала могилу в памяти; укладываясь спать, каждый вечер приближалась на минутку — преклонить колени.

Зимой она послала Анне Ивановне поздравление с Новым годом и большое письмо, написавшееся как-то само собой. Письмо было неожиданно откровенным, так пишут человеку близкому. Маргарите показалась странной несвойственная ей ранее потребность излить душу. Впрочем, в ее повадке вообще многое менялось — в таком-то возрасте…

В сорок шестом, попросив отпуск пораньше, в июне, она вновь отправилась «попить молочка», повезла разные городские подарки и на этот раз прожила в деревне две недели.

Гуляла по окрестностям, вела бесконечные разговоры с женщинами, проконсультировала кое-кого между делом, завела новые знакомства, ну и по хозяйству помогала немного; тяжелую работу Анна Ивановна делать ей не давала, да Маргарита особенно и не напрашивалась: как раз в июне ей исполнилось пятьдесят семь.

А двадцать девятого августа был день рождения Вали.

Впервые, с сорокового года, собралось много гостей. Маргарита сказала сестре, что останется ночевать, и, когда все разошлись, задержала за столом Валю и ее сына-студента; няня уже спала.

Долго не знала, как начать.

— Тебя что-то тревожит, Ритуся? — участливо спросила сестра.

Маргарита кивнула.

— Я думаю все об одном и том же, — сказала, вздохнув. — Почему он — там, а я — здесь?

— Кто? — спросила Валя. — Где — там?

Зато ее сын сразу понял тетку и тихо назвал покойного брата по имени.

— Ты… хотела бы перевезти прах?

Маргарита отрицательно покачала головой.

— Тогда — что же?

— Я могла бы поехать…

— Ты только что оттуда!

— Совсем…

— В деревню?!

Маргарита кивнула.

— Одна?

Маргарита пожала плечами:

— Меня там уже знают немного…

Помолчала; потом:

— Я могла бы вести прием… в амбулатории при сельсовете… три версты всего…

Валю огорошили эти «версты»: сестра говорила языком тамошних жителей, значит, примеривалась всерьез.

— Ты не заработаешь на жизнь — огород и тот тебе не поднять…

— Продам здесь все.

— Что сейчас деньги? Вода… Надолго ли хватит?

Маргарита бросила на сестру укоризненный взгляд.

— А ты припомни, Валюша, кто подкармливал меня всю блокаду…

Она едва не сказала «нас».

Валя ничего не ответила.

— А кто? — заинтересовался племянник.

— Женщины… — задумчиво сказала Маргарита. — Женщины… Они меня и там не оставят. Да и много ли старухе нужно? Горшок молока да краюху хлеба. Зато мы будем вместе — к чему эта разлука?

— Разлука?.. — переспросила Валя; услышав про горшок и краюху, она поняла, что дело плохо. — А обо мне ты не думаешь?

— Ты не одна… — Маргарита положила сидевшему рядом племяннику руку на плечо; скольким женщинам было бы трудно встречаться с живым и здоровым ровесником погибшего сына — Маргарита была не из тех, кто думает эгоистически о «несправедливости судьбы». — В отпуск приезжать станешь…

Она колебалась еще некоторое время. Осень, зиму, весну проработала в Ленинграде.

Но следующим летом Валин сын отвез тетку с немногими пожитками в деревню.

Принято считать, что пожилые люди с трудом приспосабливаются к новой обстановке.

Если это и верно, то далеко не для всех; случается, именно тот, кого ничто уже не привязывает к привычному, обжитому, кто, говоря кощунственно, уже покончил основные счеты с жизнью, переносит непривычное легче, чем люди среднего возраста, бахвалящиеся своими привычками и упивающиеся ими, — легче даже, чем молодежь.

Исконная горожанка, Маргарита чувствовала себя в деревне не хуже и не лучше, чем последние годы дома. Неустроенность деревенского быта, особенно смущавшая Валю, была для Маргарита пустяком, не стоящим внимания. Живут же люди, и она проживет. Кое-что, правда, она усовершенствовала: попросила повесить у нее в комнате отдельный рукомойник, чтобы можно было, не мешая никому, мыться по утрам до пояса — она так привыкла, мать приучила в детстве, — да еще привезла с собой из города две великолепные десятилинейные керосиновые лампы с запасом стекол — прощальный подарок Лиговки; почитать вволю, принять вечером неотложную больную… Остальные неудобства попросту не замечала.

Изба была чистая, с хорошим полом, теплая. Тут провел последнюю свою ночь сын. Едва познакомившись с Маргаритой, Анна Ивановна усадила ее на эту вот самую лавку, а сама, поглаживая рукой покрывало на кровати, стала говорить о том, что мальчик спал здесь целую неделю — днем-то был, конечно, в части, а к вечеру приходил, они ужинали вместе чем бог послал, чаи гоняли, он любитель был…