Решающий шаг

Почти километровый путь по нему она не отрывала глаз от воды и открывавшейся за ней панорамы — прекрасной, как всегда, божественно прекрасной. Шрамы и язвы, нанесенные этим местам войной, Маргарита не замечала; она не увидела бы их, будь у нее во сто крат лучшее зрение или полевой бинокль.

По мосту, пошатываясь, плелась слепая женщина; взор ее словно вмерз в привычную взору, любимую когда-то панораму: замерзли и прекратили свое течение мысли — боль сделала вид, что уходит, чтобы потом вернуться с новой силой.

За мостом оставалось всего ничего — две трамвайные остановки.

Маргарита благополучно добрела домой, то есть к Вале — опять третий этаж, она отдыхала на каждой площадке, — сняла пальто, берет, повесила в прихожей, прошла к своей кровати, села, сбросила туфли, прилегла…

Ее расспрашивали — она не могла различить, о чем именно, а перебороть оцепенение была не в силах.

Тогда, вместо ответа, она разжала судорожно сжимавшие сумочку руки, достала извещение, протянула, поколебавшись, и, когда бумажку у нее взяли, отвернулась к стене.

Валя вскрикнула испуганно, назвала сына по имени… Вскоре она вновь оказалась рядом и накрыла Маргариту пледом — это было приятно, ноги сразу стали согреваться, а вместе с теплом из бесконечной дали пришло ощущение чего-то привычного.

Наконец…

В комнате стемнело. Валя положила в ногах ее кровати свою подушку, села сама — Маргарите пришлось подвинуться, — пошуршала чем-то, закутываясь, замерла.

Так провели сестры первую ночь.

Потом ночи стали для Маргариты своего рода убежищем. У нее всегда был хороший сон, теперь он особенно ее выручил: после полного рабочего дня и таблетки снотворного она засыпала мгновенно. Мысли во сне не замерзали, конечно, но их придавливало, словно скалой, а ей как раз и нужно было, чтобы мысли, все вместе, были по возможности оттеснены куда-то в угол, стиснуты, зажаты и не могли терзать ее поодиночке.

Работала Маргарита по-прежнему много. В поликлинике сперва ничего не сказала: надеялась все же, что извещение — ошибка? Чаще соглашалась дежурить, особенно в праздничные дни.

И еще стала больше ходить по городу, с работы возвращалась все новыми и новыми маршрутами — хоть улочку, хоть переулок присоединяла. Зачем — не могла бы объяснить, она не задумывалась теперь над своим поведением; Валя считает это чудачеством, — пусть чудачество… Отчетливой мысли: вдруг из потока встречных вынырнет все-таки сын — у Маргариты не было, для этого она была слишком трезвым человеком и профессионально привыкла ориентироваться на  п р а к т и к у, но что знаем мы о неотчетливых отсеках своего мышления?

Валя сперва приглядывала за сестрой — звонила на работу, приходила встречать к концу дня. Потом перестала.

Однажды, возвращаясь домой, Маргарита заблудилась немного, пришлось сделать крюк. Впрочем, можно ли заблудиться в давно знакомом городе, выстроенном, к тому же, по плану? Вместо того чтобы от Московского вокзала свернуть, как обычно, по Невскому, она взяла и прошла Лиговку до конца — вечер был пепельный, светлый, белые ночи в разгаре. Улица привела ее к рынку, закрытому в этот час. Маргарита сообразила, что ей давно пора забирать влево, попробовала сделать это, да улица оказалась перегорожена, пришлось обходить по следующему переулку, потом еще по какому-то, совершенно уже незнакомому… В том, что она движется в нужном направлении, к Фонтанке, Маргарита не сомневалась, но на каком уровне — ближе к Невскому или к Неве — понятия не имела. Встревожилась было, да тут вышла на обширную площадь, в центре которой, в ограде из пушечных стволов, высилась массивная, но и стройная притом церковь.

Конечно же, ей была знакома эта площадь — еще князь Мышкин прибыл сюда «прямо из Швейцарии». Был знаком и бывший Преображенского полка и «всей гвардии» собор. Сориентировавшись, Маргарита двинулась было дальше по тернистому, одинокому своему пути, да тут заныла зашибленная поленом нога, и женщина присела на выступ гранитного основания ограды. Она прикрыла глаза, нагревшийся за день металл, к которому она прислонилась, приятно согревал уставшую спину; прошло немало времени, прежде чем она сообразила, что за спиной у нее не что-нибудь, а пушки, безжалостно убивавшие в свое время сотни и тысячи чьих-то сыновей.

Разные люди по-разному реагируют на открытия такого рода; реакция Маргариты многим показалась бы странной, а наиболее склонных к чувствительности женщин, да и мужчин тоже, привела бы, пожалуй, в трепет. «В сущности, вся история человечества не что иное, как цепь непрерывных страданий, — подумала она. — Так что же такое мое горе? Едва заметное и… и неизбежное, вероятно, звено этой цепи…»