Решающее лето

— Элен, — промолвил я.

Она положила мне руки на плечи и отстранила меня.

— Не надо, прошу вас. Я слишком устала. Я ни о чем сейчас не могу думать. Мы скоро снова увидимся.

Она вышла из комнаты и придержала за собой дверь, словно приглашая меня следовать за нею. Она вся дрожала.

— Мы скоро увидимся, — повторила она, взявшись за дверную задвижку. — Спасибо вам за помощь. Голос ее звучал глухо. В глазах был испуг, они неестественно блестели.

— Спасибо, — справившись с собой, сухо сказала она и выпроводила меня за дверь.

— Я позвоню вам, — поторопился сказать я.

Когда я уже спускался по лестнице, она вдруг крикнула мне вдогонку:

— Я ни о чем не могу думать сейчас, Клод. Честное слово, не могу. — Она улыбнулась мне, хотела сделать какое-то движение рукой, но удержалась, повернулась и закрыла за собой дверь.

Я позвонил ей утром следующего дня.

— Отцу стало лучше, — сказала она бодрым голосом, — врач больше не опасается за него. Мы пригласили нашего старого врача, хотя Ричардсон мне больше нравится. Я пойду на работу только в понедельник, и то, если отца можно будет оставить на попечение миссис Паркс.

— А кто такая миссис Паркс?

— У нас, слава богу, есть теперь приходящая прислуга. Я думала, вы знаете. Я совсем забыла, что вы уезжали и не знаете наших последних новостей.

— Когда я увижу вас?

Она ответила не сразу.

— О, наверное, на той неделе. Я позвоню вам, хорошо?

В этот вечер я написал ей письмо: я просил ее стать моей женой. Писать его доставило мне какое-то сладкое и вместе с тем мучительное удовольствие. Я писал ей о том, как боялся признаться, что люблю ее, как цеплялся за спасительную мысль о «свободе» и как эта свобода опостылела мне, когда я был в Америке. Я рассказал ей, как бродил вечерами по Нью-Йорку, тоскуя о ней, проклиная себя и страшась того, что непоправимая ошибка уже совершена. Рассказал и о долгом, как кошмар, дне, когда я поверил всему, что сказала мне Джейн Кроссмен.

Закончив письмо, я перечитал его, пытаясь поставить себя на ее место и воспринимать все так, как восприняла бы она. Все написанное показалось мне лишенным смысла и неискренним. Я разорвал письмо и написал новое, лаконичное и простое. Но тут же понял, что оно покажется ей сухим и почти оскорбительным. Я вынул из корзинки клочки первого письма, разгладил их и старательно переписал. Теперь это аккуратно переписанное письмо действительно изобличало меня в фальши. В отчаянии я начал зачеркивать и менять какие-то слова, заново переписал вторую страницу и поспешил бросить письмо в почтовый ящик.

Ответ пришел очень скоро. Прочитав первые несколько слов, я уже знал, что меня ждет.

Для того, кто любит, одно только обращение может означать все или ничего, надежду или отчаяние. Пропасть отделяет обращение «Дорогой такой-то» от полного глубокого смысла «Мой дорогой…». В нем звучит невысказанное стыдливое признание. Помню, как юношей я писал девушке. Свои первые письма я начинал, как и все, с неизменного «Дорогая (допустим) Энн», а потом стал обращаться к ней «Моя дорогая Энн» или «Энн, дорогая». Что ж, в этом есть своя закономерность. Прилагательное после имени звучит куда теплее, чем почти официальное «Дорогой такой-то». Разумеется, это все условности, и тем не менее это так.

Письмо Элен начиналось словами «Дорогой Клод». Надежда ушла, как уходит по капле жизнь из коченеющего тела. Элен писала: «Слишком поздно. Возможно, раньше это было бы хорошо, но не теперь. Мне очень жаль. Мне так неприятно говорить Вам „нет“, но иного ответа я дать не могу. Поверьте, я искренне огорчена. Нам не следует встречаться какое-то время. Мне это будет тяжело».

Она, не скупясь, как школьница, расставляла запятые, разделяя ими слова в самых неожиданных местах. Это придавало ее письму какой-то продуманный и зловещий характер, делало его невыносимо серьезным. В конце стояло: «С любовью, Элен».

Первыми чувствами были отчаяние и стыд, а затем, буквально через несколько секунд, неожиданная вспышка надежды. Нет, это не конец. В этом письме где-то кроется разгадка, ключ к тому, что она хотела сказать на самом деле; я должен прочесть это между строк. Весь день я только и делал, что перечитывал письмо, но то, что было написано между строк, так и осталось тайной. Слабым утешением могли служить лишь слова: «С любовью, Элен». Ведь не могла же она написать их просто так? Мне даже казалось, что выглядят они совсем иначе, чем все письмо, каждая буква выведена так четко и аккуратно.

Хорошо. Допустим, этим все сказано и в письме не кроется ничего, кроме того, что написано. Возможно, у нее были причины именно в такой осторожной форме отказать мне, вместо того чтобы сделать это прямо. Но я продолжал тешить себя надеждой. И вскоре настолько убедил себя в том, что она просто испытывает меня, по-своему мстит за причиненные ей обиды, что совсем осмелел и позвонил Элен вечером. Не дав сказать ей и слова, я прямо спросил, могу ли я ее видеть.

— Нет, — ответила она, — лучше не надо. И пожалуйста, не звоните. Мне очень жаль… право, очень жаль.

Да, это был конец.