Решающее лето

— Однажды мы были в баре — Эрик, я и наши друзья; все немного выпили. Посторонних было всего несколько человек, Эрик ухаживал за всеми женщинами сразу — легко, бесстыдно и бездумно, как только он один умел это делать. Рядом со мной сидела девушка из войск противовоздушной обороны, голубоглазая, с желтыми кудряшками. Она сказала: «Я могу сразу сказать, кто здесь с кем. А вот об этом — не могу. Раз он такой ничейный и свободный, я решила — пусть будет мой». Тогда я сказала ей: «Если уж на то пошло, то это мой муж». — «Подумайте, вот уж никогда бы не сказала», — ответила она простодушно. На той же неделе Эрик получил назначение.

— Ну хорошо. А что же все-таки послужило причиной окончательного разрыва?

— Собственно, разрыва не было. Мы часто ссорились, вернее, я кричала, а он слушал и улыбался. Он требовал, чтобы я всегда была веселой. И лишь однажды вышел из себя. Мы ждали гостей, а у меня вдруг разыгралась мигрень. Он сказал мне: «Черт побери, прими таблетку аспирина и забудь о своей дурацкой головной боли». Он не выносил, когда у меня было плохое настроение.

Она закурила и бросила мне сигарету.

— Когда я попросила у него развод, он только рассмеялся. Но я продолжала настаивать. Наши отношения окончательно испортились, однако для всех мы продолжали оставаться дружной, веселой и остроумной супружеской парой. Накануне своего последнего вылета вечером он вдруг сказал: «Господи, какой же ты будешь унылой вдовой. Слава богу, я не увижу тебя в этой роли». А я, я ему ответила…

Она говорила громко и словно заново переживала эту сцену, которая казалась такой банальной, когда ее пересказывали, но для нее была полна мучительных воспоминаний.

— …я ему ответила: «Тогда мне по крайней мере никто не запретит головные боли».

Она внезапно встала и выключила свет.

— Зачем вы об этом думаете? Почему так любите сгущать краски и преувеличивать?

Она задохнулась от удивления.

— Что преувеличивать?

— Все. Особенно свою вину. Что это за глупость вы мне как-то сказали, будто Эрик сам искал смерти? Это все вздор. Я не верю, чтобы он вас так любил.

— Не верите? — На мгновение в ее голосе послышалось огромное облегчение. Но лишь на мгновение. — Но это так! Я не имела права не любить его. Ни одна женщина не имела права так вести себя в то время.

— Не говорите чепухи! При чем здесь право? Есть вещи, которые сильнее нас.

— Нет, — воскликнула она тихо и убежденно, — нет, неправда. Даже такое чувство, как любовь, поддается контролю. Я знаю. Это известно немногим, но я знаю. — Она остановилась у камина, опершись локтем на каминную доску и поставив ногу на решетку. Ее хрупкая фигурка казалась четким, тонким рисунком. — Это было мне уроком.

Я посмотрел на нее, и наши глаза встретились. Она была на грани слез.

— У вас способность из всего делать трагедию, — сказал я. — Вы не умеете рассуждать здраво. Смерть Эрика простая случайность. Если бы он остался в живых, вы продолжали бы ссориться, пока ему самому все это не надоело бы, и тогда вы бы преспокойно развелись.

— Нет, — ответила она и провела пальцами по туго стянутым волосам. Руки ее дрожали.

Чтобы успокоить ее, я начал расспрашивать ее о муже — кем он был до войны, о его планах на будущее. Она отвечала почти механически, а затем сказала:

— Эрик и я, мы были люди разных политических взглядов. И это тоже было одной из причин… Он был на стороне франкистской Испании во время гражданской войны и даже сражался там. Я узнала это лишь потом, когда мы поженились.

— Итак, совершенно ясно, что между вами мало было общего, не правда ли? Зачем же так терзать себя?

Она внезапно вся напряглась и повернулась так резко и неожиданно, что я даже привстал.

— Я уже говорила вам, что просто ненавижу эту вашу черту!

— Черт побери, какую?

— То, как вы умеете лишать меня всякой уверенности! Что вы рассказали мне о себе? Что я о вас знаю?

— Никто не заставляет вас отвечать на мои вопросы, если вам это неприятно, — сказал я, думая, как бы вывести ее из этого опасного состояния.

Она воскликнула с гневным пренебрежением:

— Вы-то прекрасно знаете, что я буду отвечать на все ваши вопросы. Вы знаете, что я хочу вам все рассказать. Почему же вы сами не откровенны? Какая эта дружба, если вы все время отмалчиваетесь? Почему вы так невеликодушны?

— Хорошо, — сказал я. — Я расскажу вам все, только не сегодня, во всяком случае не сейчас, когда вы так разъярены. Когда вы в таком состоянии, я едва ли смогу быть с вами откровенным.

Послышался шум отпираемой двери. Это был отец Элен. Он вошел, не заметив нашей ссоры.

— Здравствуйте, ночные совы! — с шутливой бесцеремонностью сказал он. Было всего лишь без четверти десять.

— Да, да, — воскликнула Элен с деланным оживлением, — уже поздно. — И она решительно подтолкнула меня к двери.

Она была настолько непреклонна в своем намерений выпроводить меня, что я решил отомстить ей и поцеловал, поцеловал впервые за все время — в лоб. Я знал, что этот отеческий поцелуй приведет ее в бешенство, и не ошибся. Она целую неделю отказывалась видеть меня.