Реплика в зал. Записки действующего лица

Марягин еще успел застать то время, когда коллективными усилиями они как раз "Советский экран" и развалили...

Как всегда на трибуне был блестящ Ролан Быков. Разогнавшись еще на V съезде, он продолжал набирать ораторские обороты: "Что из того, что у журнала растет подписка, - кричал он, - на самом деле он больше не существует. Это послушный флюгер, который ни за что не борется". Каким дешевым получается конец у наших с ним борений вокруг детского кино, - думалось в тот момент. - Как стало просто, оказывается, творческое решение подменять кадровым...

Хорошо помню то свое состояние оторопи от облыжных обвинений, на которые легко было возразить, просто открыв комплекты журнала. Но никому это не было интересно, потому что не за тем , как говорится, пришли. Горько было от злобной заданности, спланированности, очевидной нацеленности не на пользу дела, а на удар "в кость", чтобы только было больнее.

Климов слушал с каменным лицом, ни разу не открыл рта, но все понимали: нравится.

В защиту не выступил никто. Никто... Фрейлих, как сказано, ушел, Громов предупредил, что будет молчать, промолчал Зак. Потом он скажет, что был готов выступить... На самосожжение не согласился никто из моих сотрудников, безбедно просуществовавших с "распятым" здесь главным редактором почти девять лет... Такова се ля ви, что поделаешь...

В "Записках последнего сценариста" Анатолий Гребнев вспоминает тот злополучный первый секретариат Климова: "Уже рассказывал, повторюсь: сидел, вобрав голову в плечи, опустив глаза, когда мои коллеги, вызвав на ковер редакторов кинематографических журналов, сначала одного, а следующий раз другого, унижали их, как могли, и те с непривычки хлопали глазами и оправдывались, а я не знал, куда деваться от неловкости за тех и за этих, и за себя в том числе.

Оба редактора платили, конечно, по чужим счетам - они вели свои журналы в полном согласии с линией своего начальства, а как иначе... Другое дело, что и на этих, и на других должностях люди быстро перестраиваются в духе времени, чему мы все свидетели. И ревностно работают, расставшись с прошлым, как будто его и не было. И все в порядке... А тут - не дали. Отправили в отставку. Но зачем же с такой низменной злобой? Где тут права личности, толерантность и все прочее, ради чего мы, собственно говоря, и взошли на эту сцену?" (стр.301).

Человек безупречной репутации, светлая личность, безусловное литературное и драматургическое дарование национального масштаба, Анатолий Гребнев "сидел, вобрав голову в плечи, опустив глаза", не зная "куда деваться от неловкости". Там, уверен, и многие другие ощущали себя так. Никто, правда, кроме Гребнева, не признался. Ни тогда, ни позже. Но даже Гребнев не решился выйти на трибуну и остудить раскаленную атмосферу "низменной злобы" своим всегда у него спокойным и разумным словом, даже он...

Одно требуется уточнить. Не знаю, как вел себя на обсуждении "Искусства кино" Юра Черепанов, свидетелем не был, но что касается меня, то я там не оправдывался. Чего не было, того не было! Скорее, я впал даже в некоторый гнев. Черт бы их всех побрал, столько лет делался замечательный журнал, навалом шли рецензии на фильмы, порой публиковались тексты просто отменные, единственные отметили пятидесятилетие Тарковского и смерть Высоцкого, вслух называли Кончаловского, получая выволочки, да мало ли что еще было замечательного! Люди же любят журнал! А эти ни одного доброго слова не нашли?! Один гной давили? Дождались безопасного для себя момента, и все обратили в сведение счетов, в мелкую месть, в низкую злобу, за которой плохо скрытая корысть! И я должен безропотно проглотить?! Не хочу. В таком примерно настроении я произносил свое непродолжительное заключительное слово. В гробовой тишине. И, посмотрев на каменный лик председательствующего, а потом на зал, закончил ясной и короткой фразой, после которой пощады мне быть не могло: "Мы с вами враги!" И ушел с трибуны.

Тем не менее, еще примерно месяцев шесть я продолжал быть главным редактором "Советского экрана". Поскольку приказа об увольнении не поступало, я продолжал исправно приходить на работу, вел планерки и летучки, по три раза, как всегда, читать каждый материал - в оригинале, в верстке и перед сдачей в печать, - пахал, как обычно.

Как-то поинтересовался стенограммой того самого секретариата. Мне ее прислали. Внимательно перечитал, все снова пережив. Обнаружил одну неточность, совершенно, правда, принципиальную. Видимо, стенографистка настолько не могла представить, что подсудимый, растоптанный и распятый, позволит себе такое сказать, что записала фразу с лишней частичкой "не", отчего получился прямо противоположный смысл.. Она записала так: "Мы с вами не враги!"

Это "не" я жирно перечеркнул и вернул стенограмму в Союз кинематографистов СССР.

"По собственному желанию..."