Репетитор

Н а з а р о в. Погодите… Страсти-то, страсти какие, Ольга Денисовна! Это ведь риск! Отваги сколько! А все — ради выеденного яйца…

О л ь г а  Д е н и с о в н а. Разве? А я так поняла, что — ради Марины Максимовны…

Н а з а р о в. Сейчас… Сейчас увидим — может, это одно и то же. (Марине.) Принесли заявление об уходе?

М а р и н а. Нет.

Н а з а р о в. Почему же? Не нашли в школе ручку? Вот вам моя.

М а р и н а. Вы очень галантны, но не надо. Некуда мне уходить отсюда.

Н а з а р о в. Ага… передумали. А то я попросил бы ребят, чтобы резолюцию на это заявление наложили они. Ребята, которые так лихо мушкетерствуют ради вас… и которых вы чуть было не предали!

М а р и н а. Интересно: откуда я это слышу? С какой такой моральной вершины? Оттуда, где за мыслями шпионят? Где подслушивание чужих разговоров — в порядке вещей?

О л ь г а  Д е н и с о в н а. Вы не знаете, как это было… Вам ребята наболтали бог знает что…

Н а з а р о в. Ей «наболтали» все, как было. Финтить не приходится: виноваты. Я лично виноват. И лично прошу прощения. Желаю сейчас только одного — отдать эту бандуру владельцу и больше ее не видеть.

М а р и н а. Нет, почему же? Все в сборе как раз… У всех такая живая любознательность на лицах… Теперь уж мы прокрутим!

Н а з а р о в. Это еще зачем?

М а р и н а. А чтоб из первых рук знали, о чем говорят в десятом «Б». Тут столько вопросов про это было… Зачем в щелочку подглядывать? Мы можем — настежь!

Н а з а р о в. Прекратите! Это все по-детски выглядит.

М а р и н а. Лишь бы не по-иезуитски.

Отстранившись от Назарова, который пытается ей помешать, Марина включила магнитофон. Теперь, однако, ребячьи голоса поют с магнитной ленты иную песню:

Непросто спорить с высотой,
Еще труднее быть непримиримым…
Но жизнь не зря зовут борьбой,
И рано нам трубить отбой! Бой! Бой!
Орлята учатся летать…

О л ь г а  Д е н и с о в н а. Что это? Вроде этого не было…

Марина пробует воспроизведение в другом месте. Там поют:

Солнечный круг,
Небо вокруг,
Это рисунок мальчишки…

М а р и н а. Что за черт? Все подменили?

Еще раз перемотка, включение — теперь идет такой разговор:

Голос Юли: «Жень, ты к Эмме Павловне как относишься?»

Голос Жени: «Странный вопрос! Это ж Учитель с большой буквы! Предмет дает… сами знаете… захватывающе! Химик она сильный, это главное. У нас многие на химфак захотят, прямо толпами повалят — это благодаря ей…»

Голос Майданова: «Ну, а директор?»

Голос Жени: «Ну, мы мало еще знаем его, но он как-то сразу располагает к себе, правда? Хочется доверить ему самое дорогое».

Голос Юли: «Точно! Он как в кино Тихонов!»

И пленка после этого крутится безмолвно.

Н а з а р о в (плечи его колышутся от сдавленного хохота). Вот стервецы, а?

Марина распахнула дверь. Там стоят  А л е ш а, Ж е н я, Ю л я, М а й д а н о в.

М а р и н а. Идите-ка сюда. Зачем вы это сделали?!

О л ь г а  Д е н и с о в н а. Да… остроумно. Только мне не понять: где тут кончается остроумие и начинается цинизм? Кому это они натянули нос?

Н а з а р о в (крепко потер себе шею). Вот как раз это не стоит уточнять сегодня: не в наших интересах…

М а р и н а (ребятам). Вы что же… струсили?

Ж е н я. Нет…

М а р и н а. Ну как же — нет? Тогда у вас была позиция, а сейчас…

А л е ш а. Она и сейчас есть.

М а й д а н о в. Просто так смешнее…

С у м а р о к о в. Вы счастливая женщина, Марина. Вот и все, что тут можно сказать. Правда… с таким счастьем надо еще уметь справиться…

В глубине сцены за дальним концом большого стола обдумывают случившееся учительницы. А скорее, каждая думает о своем. Назаров и Сумароков оказались на авансцене, закурили.