П а п а Б а р т. А если она записалась не только у вас, но и в памяти девочки? В ее душе, условно говоря? Вы же не знаете, черт возьми, какой там механизм стирания? Она вот уже несет вздор! Спрашивается: если я с лучшими моими людьми не могу собственное дитя оградить от этих влияний, то какие у нас шансы оградить Каливернию? Нет, удивили вы меня, майор, удивили. А за своим другом Мигелем Корвинсом я эту слабость заметил: заигрывает с интеллектуалами. С иностранными — приходится, знаю, а со своими-то зачем? Когда они уезжали, он делал вратарскую стойку и расстраивался из-за каждого пропущенного мяча… то бишь интеллектуала! Глупо! Обойдемся! Уже обходимся! Мало того, что с ними трудно, так от них еще и невесело. Вот маэстро, наш гость… такой храбрый и такой бледный. Встал бы он во главе театра — и что? Дал бы он публике посмеяться, отдохнуть? Дал бы он разрядочку, в которой бедный народ так нуждается в наше сверхнапряженное время? Не дал бы, нет…
Ф и л и п п
П а п а Б а р т. Что-что? Громче!
Ф и л и п п. Вы все делаете для того, чтобы не хотелось жить, а художников приглашаете поступать наоборот?
П а п а Б а р т. Ну, майор! Ну, привел гостя!
В и ч
П а п а Б а р т. Ну зачем же, пускай сидит, уже побеседовали. Человек сам захотел, чтобы его карточку вынули из одного ящика картотеки и переложили в другой. Из верхнего — в нижний. Из хорошего — в плохой. Нелепость… Но, может быть, ему видней, где его место. Мутит. Мутит еще больше, чем в воздухе. Вот что значит оторваться от земли! Это я не про свой вертолет, это я про ваши сказки. На земле, сеньор поэт, люди всегда будут хотеть в хороший ящик, в тот, что повыше, любой ценой! Мир — вы уж извините его — устроен не по вашему, не по сказочному проекту!.. Придется выпить две таблетки снотворного… Рот-фронт, маэстро! Но пасаран! Гитлер капут! Венсеремос!
В и ч. Майор Вич говорит. Мне надо машину к седьмому подъезду. И в мельхиоровый зал — сопровождающего. Что? Неважно, пускай машина радиопатруля, нам лишь бы до места…
Ф и л и п п. А я вот забыл. Забыл про вашу технику. Если все записалось на пленку, то я никому, ни одной душе не помог.
В и ч. А мне? Что ты, я ж так тебе благодарен!
Ф и л и п п. Зато вы, майор, помогли мне. Правда, я не кривляюсь. Я ведь не храбрец, нет. Я казался себе трусом… я и бывал трусом, если хотите знать. А здесь и подавно мог ослабеть. Но вы вовремя передали мне эти полковничьи указания по моей пьесе. Я пробежал их глазами и понял: они невыносимы. Но главное не в этом, конечно. Главное в том, что они польстили мне! Они повысили мое самоуважение. Их так много, и касаются они таких коренных вещей, что я понял: ко мне относятся всерьез, я не безделушками занимаюсь! Смотрите: три сцены — в таверне, на рыночной площади и у деревенского кузнеца — требуется убрать целиком!
В и ч. Ну и… и чему ты радуешься? Рехнулся, что ли?
Ф и л и п п. Вы не поймете, видимо. Я сам не слишком серьезно относился к своим сказкам! Нет, я писал их от всей души, но мне казалось, что они камерны, сентиментальны… «Мило и душевно», «душевно и мило» — это был самый распространенный отзыв о моих вещах! А взгляните сюда, на эти цифры: это номера страниц, где ваш полковник споткнулся, раздражился или вознегодовал. Если их столько, значит, я не просто душевный и милый сказочник, значит, я касаюсь чего-то существенного! Выходит, и без всяких, так сказать, духовых инструментов можно что-то делать против вас… Невольно вырастаешь в своих глазах!
В и ч