Репейка

Приблизительно в это же время дядюшка Петер расстегнул жилет, так как ему было жарко, достал заодно часы и внимательно на них посмотрел.

— Черт возьми!

Однако часы упорствовали и, несмотря на все изумление дядюшки Петера, показывали половину второго.

— Дети!.. Дети мои, — вставая, повторил он, и это обращение звучало значительно теплее, более того, что-то туманно сулило в далеком будущем. — Дети мои, я ухожу…

— Не спешите, дядя Петер, — сказала Анна с тем мученическим спокойствием, какое щедро вознаграждается только уходом гостя, — куда же вам торопиться…

— Оно так, но, как говорится, лошади сыты, путнику пора в дорогу. Телегу-то, Лайош, я у отца твоего во дворе оставил, только постромки сбросил, да торбы с овсом повесил лошадям на шеи.

— Лайош, подай фонарь, темно на дворе.

— Не надо, сынок, — остановил старик готового услужить кузнеца, — вижу я и в темноте. Ну, будете в наших краях, не обидьте, заглядывайте…

— Лайош вас проводит, дядя Петер.

В глазах Лайоша потемнело, но потом просветлело вновь, потому что дядюшка Петер обиженно посмотрел на Анну:

— Это уж стыдно было бы! Еще кто-нибудь увидит нас да подумает, будто пили мы…

И поплелся дядюшка Петер один к своим лошадям, шел медленно, чтобы привыкнуть к темноте, хотя и в темноте знал дорогу, знал, мимо чьей усадьбы проходит: щипцы домов черно врезались между звезд и формой своей выдавали хозяина.

«Ага, вот здесь живет старый Ихарош, как-нибудь и к нему наведаюсь. Жаль, что такой человек старится… — Раздумавшись, он даже остановился, его потянуло к трубке. — Да ладно, потом уж, в телеге», — мысленно махнул он рукой и пошел было дальше, как вдруг послышался ему жалобный стон.

— Что это? Собака, что ли?

Стон все кружился в ушах, проник и в мысли.

— Ну-ну… что это скулит собачонка? — Он еще немного прислушался, но потом свернул к калитке.

— Калитка открыта… — Ощупью добрался до кухонной двери. — И здесь открыто. — Он нащупал дверь в комнату. — А, черт! Дядя Гашпар! — позвал он вполголоса, но никто ему не ответил, замолкла и собака.

Что-то страшное, словно холодная паутина, коснулось лица Петера, но вот с сухим треском вспыхнула спичка, он подошел к лампе и засветил ее.

Рука Петера дрожала, пока он насаживал стекло; теперь можно было оглядеться. Шкаф стоял распахнутый настежь, Гашпар лежал на кровати, желтый, как воск. «Тут, кажется, беда», — подумал Петер и заставил себя подойти к кровати, с усилием потянулся к руке старого Ихароша.

«Теплая!.. что ж теперь делать?»

Взгляд упал на шкаф, на перерытое белье, расшвырянные по полу мелочи, толстую палку… и на лежавшего у стены щенка.

«Собаку пришибли, — кивнул Петер, — но старик-то? Ага, мокрую тряпку», — сообразил он, обмакнул в ведро висевшее на стуле полотенце, потом расстегнул Ихарошу рубашку на груди и, даже не отжав полотенце, приложил к сердцу.

«А ведь надо было отжать!» — подумал он потом, увидев, что старый мастер открыл глаза и тусклым взором уставился в потолок, воскликнул:

— Дядюшка Гашпар! Это я, Петер Чизмадиа! — Все обошлось…

— Это ты, Петер? А где щенок?

— У окна лежит, похоже, по голове его стукнули.

— Их двое было… двое. Собачка жива?

При звуках этого голоса Репейка вернулся в реальный мир и заскулил.

— Ну вот, живой! Так я побегу к Лайошу и в милицию.

— Ступай, Петер, мне уже лучше, только сперва погляди, что там со щенком.

— Чего мне на него глядеть, потом посмотрю, как вернусь, — сказал Петер. — А наружную дверь я все-таки захлопну.

Когда шаги Петера стихли, старый мастер поправил на груди полотенце и повернулся к окну.

— Репейка!

— Иии-йиии, — заплакал щенок, изо всех сил стараясь встать на ноги, но безуспешно, — йии-йииии… ноги меня не держат, слабые стали ноги…

— Лежи, лежи спокойно, вот Аннуш придет…

— У меня на голове что-то… тяжелое, тяжелое…

Да, вздувшаяся на голове Репейки шишка, с кулак величиной, свидетельствовала о том, что Пали был мастер расправляться палкой. Еще бы чуточка, и голова щенка раскололась бы.

— Поправишься ты, не бойся…

Репейка дышал со свистом. Нос был в крови, ухо в крови, налитый кровью левый глаз выпучен. Но теперь он лежал на животе, опустив тяжелую голову на пол. Болезненный туман понемногу рассеивался, он уже видел ножку шкафа, и мозговые извилины словно бы улеглись по местам. Он попытался подтащиться ближе к хозяину.

— Уй-уй-уй, я хочу к тебе поближе.

— Лежи, лежи. Скоро Аннуш придет.

Репейка опустил морду на пол и сосредоточился на двери; повернуться к ней он не мог, но уже слышал то, чего не улавливало пока ухо старого мастера: торопливо приближавшиеся знакомые шаги.

Щелкнул замок.

— Отец!

— Приберись немного в комнате, дочка… а ты что собрался делать с этим молотом, Лайош?

Лайош только вращал глазами, и это было бы далеко не самое приятное зрелище для Пали и его долговязого приятеля.

— Положи свой молот, Лайош, — распорядилась Аннушка, оглянувшись на разъяренного супруга, — принеси мне лучше чистой воды и метелку.