Ренегат

— Я иду в Арзамас и никуда больше, — заговорил Стас, дождавшись тишины. — У меня нет ни малейшего желания носиться по округе с вашими весточками, — толпа разочарованно вздохнула. — Да и кто сюда попрётся вас, людоедов, выкупать? Думаете, в Первомайске или в Тенгушево об этом не знают ничего? Так что сидите уж, жрите свой бульон, да помалкивайте.

Услышав это, народ совсем приуныл. То тут, то там зазвучали всхлипы, переходящие в плач.

Парламентёр, утирая сопли, раздосадовано покачал головой и одарил Стаса недобрым взглядом.

— Ну и сука же ты, — произнёс он пустым, лишённым эмоций голосом. — Ведь мог хотя бы соврать.

Стас не нашёл, чем ответить на эту инсинуацию и, решив закончить бесперспективное общение, удалился обратно в угол. Но спать уже расхотелось. Все мысли были заняты нежданным визитом Коллекционера. «Скользкая тварь. Как он ухитрился из застенков муромских выбраться? Как меня разыскал? И самое интересное — что у этого гада на уме? Зачем ему меня отсюда вынимать? Грохнуть и перед заказчиком отчитаться? Сложновато будет. Это ты, паскуда, раньше из засады шмалял, а сейчас-то хер. Главное не с пустыми руками за ворота выйти. Да. Ту подумать нужно. Добровольно он мне ствол не выдаст — это факт. Себе заберёт? Но как? Мы же друзья — не разлей вода. Не красиво получится друга закадычного, словно раба перед собой гнать. Эхе, — Стас улыбнулся, довольный ходом мысли, — первую оплошность ты, поганец, уже допустил. Тебе бы меня выкупить и проблем не знать, а с деньгами-то, видать, облом, не разжился по дороге. Вот и приходится теперь спектакль разыгрывать. Но с другой стороны… — улыбка исчезла, сменившись хмурым выражением. — Нет-нет, такого допускать никак нельзя. Думай, Станислав, думай, если не хочешь чтоб этот выродок у тебя в печёнке ножичком ковырялся».

За разработкой будущей стратегии время пролетело незаметно, и только скрип дверных петель вырвал Стаса из хитросплетения мыслей.

Брат Николай в сопровождении ещё одного «блюстителя веры» подошёл к клетке и звякнул ключом о прутья.

— Вставай, — обратился он к Стасу тоном чуть менее презрительным, нежели ранее. — К стене.

Стас послушно выполнил приказ.

Ключ в замке повернулся, и дверь камеры открылась.

— Выходи.

Столь ранняя побудка, ещё до выгона рабов на трудовые подвиги, Стаса немного обеспокоила, хотя он и сомневался, что неугодных здесь принято на заре расстреливать. «Нет, вряд ли. Захотят пришить, пришьют без затей, прямо в клетке, а может, забьют до смерти, чтоб патроны не тратить, или мачете свои в ход пустят. Ну вот, двор прошли — уже хорошо. Значит, жить будем, вопрос только в сроках».

— Куда идём-то? — решил Стас прояснить ситуацию.

— Отец настоятель говорить с тобой будет, — ответил Николай.

— На какую тему?

— Придём — сам узнаешь.

Г-образный тупик меж тем остался позади, и троица свернула налево.

Монументальное сооружение, занимающее центр площади, оказалось храмом, как Стас и предполагал. Николай отворил тяжёлую резную дверь и мотнул головой, приглашая зайти. Изнутри потянуло мягко обволакивающим ноздри запахом ладана. Оштукатуренные стены первого этажа и потолок были украшены росписями, не слишком искусными, но сделанными явно с душой и большим старанием. Сюжет их вращался по большей части вокруг батальных сцен. Одна фреска изображала богатыря верхом на могучем коне крушащего супостатов пудовой палицей. На другой — кисть художника запечатлела отпевание убиенных русских витязей. Третья — повествовала о воздаянии по заслугам пленным басурманам. И далее в том же духе. При этом автор явно не чурался кровавых подробностей, и не особо стремился следовать церковным канонам. Красные тона превалировали в общей палитре, струясь из отрубленных голов и конечностей. У центральной стены размещался небольшой иконостас, заполненный сплошь новоделом. Наиболее интересный экземпляр демонстрировал прихожанам лик святого-воина. Ошибиться в том, что с иконы на паству взирает именно воин, а не какой-нибудь бесполезный великомученик, не представлялось возможным. Суровое лицо, обрамлённое седой бородою и искрящимся нимбом, хранило печать военной мудрости, багровая мантия собиралась в складки на могучих плечах, а руки сжимали АК, расписанный золотом. Судя по тому, что эта икона занимала центральное место в храме, запечатлён на ней был никто иной, как Илья Муромец. Об этом свидетельствовал и текст молитвы, выведенный на стене чуть выше иконостаса. Молитва была весьма длинная, да к тому же ещё и на церковнославянском. Стас пробежался по диагонали, выхватив из середины текста довольно любопытный фрагмент: «…да познаем согрешения наша и покаемся во гресех наших и восприимем силу духовную, да и крепость телесную обрящем, еже и в привременном веке возмощи нам житие свое исправите и Русь Святую возродити…». Но в суть вникнуть не успел, будучи препровождён через молельный зал к ведущей наверх лестнице.