Реквием по Жилю де Рэ

Сквозь щели между камнями сочится вода. За крепостной стеной течет Луара, широкая и холодная; лунный свет, отражаясь от водной глади, проникает через узкую амбразуру в каземат, играя тусклыми бликами на сводчатом известняковом потолке. В это же крохотное отверстие в стене врывается суровый северный ветер и колышет слабое пламя лампады. Но Пуатвинцу уже совсем не холодно. Безносая, похоже, потеряла к нему всякий интерес и теперь тихонько дремлет в темном углу, похожая на громадного белого паука…

Этьенн стоит в лучах нежаркого осеннего солнца и как завороженный смотрит на рыцарей. Те вновь бросают громогласный клич: «Ху-у!» — как велит обычай. Он видит, как они вскидывают правую руку, ту, в которой меч. И любуется конскими доспехами и попонами, расшитыми узорами в форме покрытых эмалью четырех- и треугольных щитов, увитых пестрыми лентами кольчуг, украшенных драгоценными камнями корон, венчающих шлемы с забралами в виде решеток и трилистников, а также крепостными башенками, источенными множеством амбразур. На груди у мощных коней — набитые соломой щитки, чтобы смягчить силу удара при столкновении. А вот и оруженосцы со штандартами сеньоров…

Все взгляды прикованы к маршалу де Рэ. Он восседает на любимом Щелкунчике. Во всем своем великолепии. Его плащ, как и попона Щелкунчика, шит из синего бархата; плащ украшен точечным изображением креста на золотом гербе в обрамлении лилий. Отливающий серебром шлем увенчан фигуркой дракона.

Пуатвинец вновь слышит громкую, отчетливую команду главного зачинщика турнира: «Руби канаты! Съезжайся!» Раздаются подбадривающие крики баронов и вассалов. Им вторит ржание пришпоренных коней. И вскоре воздух сотрясается от топота копыт, лязга мечей и щитов. Пуатвинец снова видит эту шальную ораву, снопы искр, разметанные гривы коней, серые, пурпурные, зеленые, небесно-голубые плащи рыцарей в сверкающих латах и смешавшиеся в кучу, расшитые серебром и золотом штандарты, которые в мгновение ока заволакивают клубы пыли…

А чуть позже, после ристалища, он уже видит, как к группе мальчиков, в которой стоит и он, подходит юноша в пышном наряде. Своей белой рукой он нежно треплет каждого мальчика за щеку. И вдруг его рука повисает в воздухе. Пуатвинец вспоминает, как ласковый голос говорит ему: «Пойдем, малыш. Пойдем. Я покажу тебе дивные доспехи наших рыцарей и кое-что еще. Ну а потом, если пожелаешь, я сделаю тебе подарок, какого ты отродясь не получал». И десятилетний Этьенн, зардевшись от счастья, покорно следует за благородным рыцарем. Ему не терпится увидеть обещанные чудеса. Он с усмешкой глядит на своих товарищей: ведь монсеньор де Сийе на них даже не обратил внимания. Рыцарь держит Этьенна за руку, и мальчик с упоением внимает его ласковым, чарующим речам. Так, взявшись за руки, они и поднимаются к замку, переходят откидной мост…

«…Он завел меня в комнату. Слуги помыли меня, надушили благовониями и одели во все новое. Потом дали примерить два плаща, и один, зеленый, со шнурами и серебряными пряжками, пришелся мне как раз впору; он был такой красивый, что от радости я даже расплакался. Вслед за тем Сийе оставил меня, велев наесться досыта. Он явился за мной, когда я уже наелся. И повел представлять дамам — они развлекались с кавалерами, с которыми перед тем лобызались, скрывшись за колоннами — и музыкантами, восседавшими на подмостках. Немного погодя Сийе дал мне коробку с вишнями, сваренными в сладком-сладком меду. А еще он дал мне дважды пригубить терпкого вина… Что произошло потом, я не помню. Я был счастлив. Танцоры и музыканты, шпалеры и колонны — все смешалось у меня в глазах, как давеча рыцари, кони и знамена… Затем я очутился в зале, где все стены были убраны золотыми тканями. В огромном камине полыхал огонь. Пламя светильников слепило нещадно. В зале было много людей, и среди них я узнал монсеньера Жиля де Рэ. Он долго и нежно гладил меня по щеке. А после вдруг поцеловал — прямо в губы. Меня тут же раздели. Монсеньор тоже снял платье. Он сопел, точно зверь в пору случки. Когда же он накинулся на меня, я закричал от ужаса. Ласки его оказались хуже укусов собаки. А остальные сеньоры только посмеивались, в том числе и презренный Сийе, так подло обольстивший меня. Потом я увидел, как сеньор де Рэ схватил длинный острый кинжал и занес надо мной. Но Сийе удержал его за руку и сказал: „Нет, Жиль, оставь его. Он сущий ангел. Лучше возьми его в пажи“. Приставив к моей шее кинжал, они оба потребовали, чтобы я поклялся на Евангелии никогда и никому не рассказывать про то, что со мною случилось; еще я поклялся исполнять любые желания сеньора Жиля и служить ему телом и душой… Поэтому теперь я здесь… И завтра меня повесят и сожгут…»

17 ПОСЛЕ СЕНТ-ИЛЕРА

Жиль:

— Опала Латремуая, — продолжает брат Жувенель, — вовсе не означала, что вас ждала та же участь. Поначалу было похоже, что все вот-вот образуется. У Латремуая при дворе оставались верные люди. Да и сам король покуда еще не порвал с ним дружбу. Возможно, Карл даже сожалел, что лишился его драгоценного общества…