Я тоже мог прикинуться клиентом, Но, отучившись доверять жене, Прекрасно знал, что с этого момента Нас не оставят с ней наедине.
VII
Народ, едва дышавший, может статься, Уже переваривший старый вздор, Весьма упорно не хотел болтаться В пустыне посреди синайских гор.
Случайно уцелев на переправе, Не свой от несварения и тьмы, Он полагал, что совершенно вправе Глотнуть свободы у ворот тюрьмы.
VIII
Любовь моя! Неверие в спасенье ? Последний шанс у нимфы городской, И вряд ли ты дойдешь без сожаленья До жизни и до ярости такой
И повторишься даже и отчасти. "Жизнь после смерти? Нет, не может быть! Какой ты веры, высоты и масти Я ухитрилась вовремя забыть,
И мне уже нисколечки не жутко". Я сделал фигу: сбрендила, и зря, Грассируя двусмысленную шутку, Шныряешь по страницам словаря
И выдаешь их вместе с головою. Я твердо знал, вручив тебе его, Что разойдемся. Разрушая Трою, Ты без труда добьешься своего,
Как водится, не вспомнив о Гомере. И ой как зря. Как правда пишет Маркс, Напетое в лирической манере Через сезон прославится как фарс,
И старый тенор, вероятно, в доле. Знать где копать - не то, что ямы рыть. Ты лучше бы всерьез училась в школе, Чем водку пить и мальчиков водить.
И долго ли до засоренья мифа... - Но что копать, и кто тому виной, Когда, преодолев застежку лифа, Ты начинал ухаживать за мной,
По сути дела, лишь из угожденья, И целый месяц, мокрая, как мышь, Я пела по ночам от предвкушенья, Что ты меня невинности лишишь,
Пока не получилось по-другому. Засовывая голову в диван И то и дело уходя из дома, Ты хитростью упрочил наш роман,
Наверное, уже проверив в деле, Что все мы серы, дайте только срок! Пропрыгав вместе целую неделю, Я вырывала белый волосок,
А ты смеялся. - Выбираешь Заму? В неполных двадцать? Что же будет в сто? Мне оставалось только выйти замуж Либо удрать - или и то и то...
IX
И, восхитившись трогательной ложью, Я в сотый раз умильно повторю, Что за свое падение к подножью Больших удач тебя благодарю.
В конце концов, я был моложе на год. Вильнуло десять - и не без смешка Я пробую редиски здешних пагод И гребень золотого петушка.
Как это было? В точности ли верно, Что в пух и прах? И от каких дверей Сей устроитель марша на Палермо Увел вакханить жен и дочерей?
Как можно жить с плешивым акробатом? Отставленный мгновенно и в сердцах, Я, как Сизиф, уписываю плату За скучную дорогу в два конца
И плачу от земного тяготенья И обладанья. С городских высот Престижное свободное паденье Влипает в глубину пчелиных сот,
А Айзек Ньютон, говоря серьезно, Искал в саду не яблоко, а гриб, И оступился. Вытирая слезы, Он от досады потирал ушиб,
Уже схватив, что из объятий Музы Не вынырнешь - и, как карась об лед, Катился вниз с согласья профсоюза, Кусая рот и утирая пот,
Пленившись сразу содержимым улья И ролью трутня. Соревнуясь с ним, Я от волненья расставляю стулья И чувствую себя еще одним,
И пробую от ревности и злости Хозяйского котенка причесать, Пока ты выпроваживаешь гостя, Задерживаясь с ним на полчаса.
Тут нет любви и быть ее не может. Смертельный грех - крутить в такую ночь. Я понимаю, что тебя тревожит, Но вовсе не хочу тебе помочь.
X
Так начиналось. Заживо свежее, Но вот, нельзя. Пока что это флирт. Кусаем локти, и под стать затее Горит, почти не грея, чистый спирт
И лезет голубыми языками. Мигаем вслед - хоть сам на стенку лезь! Как это славно - отгореть в стакане Но что нас ждет, когда он выйдет весь?
Врать нелегко, а притворяться долго. Небесный лоб давно не чистый лист, А пухлый том. Не может жертва долга Вести себя как физиономист.
Так невпопад, так глупо выбрать маску! "Соскучилась, и, право, как дела?" Все дело в том, что по ревизской сказке Ты вечно в этой комнате жила,
А я привык судить официально. И что с того, что, справившись с замком, Ты без труда найдешь дорогу в спальню? Мне все равно мириться с двойником,
Да так, что правый суд придет в смятенье! "Все слава Б-гу". Услыхав ответ, Ты обернулась неприступной тенью, Закрыла дверь и погасила свет,
Так что любовь уперлась в опознанье Что станется с нее за десять лет, Когда в углу, как будто в наказанье, Безрадостно качался твой портрет?
По будним дням он до сих пор в работе. Какой печальной яростью полно Дрожанье век на содроганье плоти И занавеси белой полотно!
XI
Хромой судья едва ли будет тронут. Мы запросто скользим поверх строки, А из холодных неуютных комнат Есть два пути. Есть образец руки
Вдоль всей стены, нисколечки не грея Ты так скучала, чистя карандаш, Что напетляла. Было бы умнее Намалевать лирический пейзаж,
Опять же, от окна до туалета, Или закрасить. В високосный год, Наверное, до наступленья лета Все высохнет и запах пропадет,
А мы уже привыкли к светлым пятнам, Следам клопов и проданных картин. Наш Диоген, сумевший стать приятным Обыкновенный светский господин.
Я отпускаю маленького зверя. Он торопливо прыгает с колен И медленно бежит к открытой двери От голода и внутренних проблем.
XII
В дырявой бочке на краю Вселенной, На топком дне желудочной кисты, В косых глазах упившейься сирены Я угадал любимые черты