Реквием (ЛП)

Я не вижу экрана на этой штуке, так что надеюсь, что не облажаюсь. Я знаю, ты, наверное, злишься и прости меня. Я не могу сесть в самолет, не попробовав это. Мне невыносима мысль о том, что я пропускаю половину жизни с тобой, даже если мы разделим оставшуюся часть этой жизни. Если бы я могла гарантировать, что мы проведем остаток наших жизней вместе, и я бы не превратилась в кого-то другого, тогда, может быть… Но все обстоит совсем не так. Я люблю тебя, Теодор Уильям Мерчант. И верю, что все это сработает. Мне очень, очень жаль, если это не так.

— Вау, приятель. Ты там в порядке? Выглядишь так, будто собираешься выбить это чертово окно или что-то в этом роде, — Джош, водитель такси, очень проницателен. Я вижу, как он наблюдает за мной в зеркало заднего вида, и делаю все возможное, чтобы справиться с сочетанием гнева и абсолютного ужаса, которые в настоящее время раскалывают меня надвое.

— Если бы ты мог ехать быстрее, было бы потрясающе, — говорю я сквозь стиснутые зубы.

Джош смеется.

— Ты шутишь, да? Движение в час пик в Лос-Анджелесе не движется ни для кого, приятель. Мы будем на месте через восемнадцать минут.

Восемнадцать минут — это чертовски долго.

— Как далеко до места? Сколько миль?

— Э-эм, одна и четыре десятых мили.

К черту это. Я не буду сидеть в машине восемнадцать минут, чтобы проехать одну и четыре десятых гребаных мили.

— Выпусти меня.

— Мы движемся, приятель. Я не могу просто…

— ВЫПУСТИ МЕНЯ ИЗ ЭТОЙ ГРЕБАНОЙ МАШИНЫ ПРЯМО СЕЙЧАС, БЛЯДЬ!

Джош немедленно съезжает на обочину. Никто даже не потрудился посигналить; мы все равно еле ползли вперед.

— С тебя возьмут деньги за всю поездку, приятель!

— Мне все равно.

В ту секунду, когда машина останавливается, я распахиваю дверь и бегу, следуя указаниям на моем телефоне. Мне требуется чуть больше девяти минут, чтобы добраться до места назначения. Я весь в поту, у меня чертовски кружится голова, когда мчусь через парковку «Фалькон-хауса».

Гейнор сидит у входа на скамейке в парке и ждет меня.

Выражение ее лица наполнено беспокойством, когда она замечает, как я несусь к раздвижным дверям.

— Стой! — кричит Гейнор, вскакивая со своего места. Я пытаюсь обойти ее, но женщина преграждает путь, ведущий внутрь.

— Слишком поздно! Ты уже опоздал, — говорит она, кладя руку мне на грудь.

Ужас овладевает мной. Я не могу дышать.

— Что значит «я опоздал»?

— Брайтон срочно забрала ее, как только Соррелл приехала сюда. Я даже не знала, что она приедет. Соррелл заставила меня пообещать не звонить тебе. Прости.

— Она уже внутри? Или… или уже в предоперационной, или…

— Она уже в операционной.

— Что? ЧТО? — Я сейчас точно вырублюсь на хрен. — У Брайтон нет новых снимков. Она понятия не имеет, как сейчас выглядят повреждения Соррелл! — Она идет вслепую, как и в случае с Генри. Это именно то, о чем я беспокоился. — Я, блядь, убью ее, — рычу я. — Я собираюсь вытащить ее из операционной и оторвать ей гребаную голову.

Гейнор хватает меня, дергая назад.

— И что хорошего это даст, а? Твоя девушка уже на столе, Тео. Она пошла ва-банк. Если у тебя проблемы с доктором Брайтон, то что это значит для Соррелл?

Я перестаю бороться, чтобы добраться до двери, прерывистый вздох вырывается из моего рта. Она права. Чертовски права. У меня связаны руки. Я не могу сейчас прерывать операцию. Соррелл — единственная, кто пострадает. Я опускаюсь на колени прямо посреди дорожки, ведущей к зданию, и закрываю лицо руками.

Гейнор гладит меня по спине, делая все возможное, чтобы утешить меня.

— Все будет хорошо. Единственное, что мы можем сейчас сделать для Соррелл, это надеяться, молиться и верить, что все будет хорошо.

— Не думал, что увижу тебя снова.

Я поднимаю глаза и вижу отца Симмонса, который зажигает у аналоя самую большую свечу, которую я когда-либо видел. Он точно такой, каким я его помню — обветренное лицо, скрюченные руки, блестящие глаза. В свои шестьдесят с небольшим он выглядит намного старше своих лет. Полагаю, что целая жизнь, потраченная на то, чтобы облегчить боль и страдания других людей, старит человека не по годам.

— Пришел помолиться? — спрашивает он, подходя к скамье, на которой я сижу.

Я издевательски смеюсь.

— Нет. Я просто большой поклонник очень жестких, очень неудобных деревянных сидений.

Смех отца Симмонса гораздо более искренний.