Реквием

Так мы и поступаем. Внезапно никаких фонарей не хватает, чтобы прогнать тени, часто встающие между нами, тени других людей и других жизней, потерян­ных в Диких землях, их борьбы, мира, расколотого надвое. Я не могу выбросить из головы мысли о лаге­ре, и о Пиппе, и о колонне солдат, которую мы тогда видели, прячась в лесу.

Пиппа сказала, что нам следует ждать связных со­противления три дня, но вот третий день медленно переходит в вечер, но никто так и не появился.

Каждый день мы становимся все более психован­ными. Это не тревога как таковая. У нас достаточно еды и теперь, когда Тэк с Хантером нашли неподалеку ручей, достаточно воды. Весна наступила, животные вышли из спячки, и охота стала лучше.

Но мы полностью отрезаны от новостей — о том, что произошло в Уотербери, и о том, что творится в других районах страны. Когда очередное утро, словно прилив, поднимается над старыми, могучими дубами, слишком легко представить, будто мы — единствен­ные оставшиеся люди во всем мире.

Я не могу больше сидеть под землей. Каждый день после обеда, какой удалось раздобыть, я выбираю на­правление, иду туда, стараясь не думать про Алекса и его записку, и обычно обнаруживаю, что только об этом я и думаю.

Сегодня я иду на восток. Сейчас одно из моих лю­бимых времен суток: совершенство промежуточного момента, когда свет кажется текучим, словно медлен­но наливаемый сироп. Но я все равно не могу изба­виться от ощущения несчастья, скручивающего узлом внутри. Я не в состоянии избавиться от мысли, что остаток наших жизней весь будет таким: бежать, пря­таться, терять то, что мы любим, зарываться под зем­лю и рыскать в поисках пищи и воды.

Время вспять не повернешь. Нам никогда не всту­пить в города маршем победителей, провозглашая на улицах нашу победу. Мы будем просто кое-как пере­могаться тут, до тех пор, пока перемогаться окажется уже некому.

История Соломона. Странно, что изо всех историй Руководства «ББс» Алекс выбрал именно эту — ведь именно она не шла у меня из головы после того, как я обнаружила, что он жив. Неужели он каким-то об­разом узнал об этом? Неужели он понял, что я чув­ствовала себя как тот несчастный, разрубленный по­полам ребенок?

Неужели он пытался сообщить мне, что и сам чув­ствует себя точно так же?

Нет. Он сказал мне, что наше прошлое и все, что мы делили, мертво. Но вопросы у меня в голове, слов­но сильное течение, волокли меня снова и снова на те же самые места.

История Соломона. Суд царя. Ребенок, разрублен­ный надвое, и пятно крови, впитавшейся в каменный пол...

В какой-то момент я осознаю, что понятия не имею, ни как долго я иду, ни насколько далеко я ушла от явки. По пути я не обращала внимания на вид мест­ности — ошибка новичка. Грэндпа, один из самых ста­рых зараженных в Хоумстиде неподалеку от Рочестера, любил рассказывать истории о духах, которые, вроде как, обитают в Диких землях и передвигают де­ревья, камни и реки просто ради того, чтобы сбить лю­дей с толку. Никто из нас на самом деле не верил в та­кое, но послание было истинным: Дикие земли — это хаос, это изменяющийся лабиринт, и они способны во­дить тебя кругами.

Я иду вспять по своим следам, выискивая места, где мои пятки отпечатались в грязи, и примятый под­лесок. Я выбрасываю из головы всякую мысль об Алексе. В глуши ничего не стоит заблудиться. Если будешь неосторожен — глушь поглотит тебя навеки. Я вижу вспышку солнечного света между деревья­ми. Ручей. Я носила воду вчера и смогу найти дорогу от ручья. Но сперва стоит быстренько сполоснуться. Я уже успела вспотеть.

Я продираюсь через подлесок и выхожу на широ­кий берег, к выгоревшей траве и плоскому камню.

Я останавливаюсь.

Здесь уже кто-то есть: на противоположном бере­гу, футах в сорока от меня, сидит на корточках жен­щина. Голова у нее опущена, и я вижу спутанные се­деющие волосы, пронизанные белыми нитями. Мгновение я думаю, что она может быть регулятором или солдатом, но даже издалека мне видно, что ее одежда — не стандартная. Лежащий рядом с ней рюк­зак, заплатанный и старый, на майке расплылись желтые пятна пота.

Мужчина, которого я не вижу, зовет откуда-то, почти неразличимо, и женщина отвечает, не поднимая головы:

— Еще минуту!

Я напрягаюсь и застываю. Я узнаю этот голос.

Женщина вылавливает из воды какую-то ткань, деталь одежды, которую она стирала, и выпрямляется. У меня перехватывает дыхание. Женщина берется за вещь двумя руками и быстро выкручивает ее, потом так же быстро распрямляет, рассыпая по берегу веер брызг.

И я внезапно превращаюсь в пятилетнюю девочку. Я стою в нашей прачечной в Портленде, слушаю буль­канье мыльной воды, медленно утекающей в раковину, смотрю, как она делает то же самое с нашими рубашка­ми и трусами, смотрю на пунктир воды на выложенных кафелем стенах, смотрю, как она расправляет наши вещи и развешивает их на веревках под потолком, при­хватывая прищепками, а потом снова поворачивается и улыбается мне, что-то напевая себе под нос...

Лавандовое мыло. Отбеливатель. Футболка, упав­шая на пол. Все это в настоящем. Я снова там.

Она здесь.