Реквием

– Склероз – «очаровательное изъявление уверенности в вероятности катастрофы и ее победы» над нами. Но я пока держусь. Как-то на лекции забыла фамилию одного ученого. Стала читать в уме его стихи и представляешь – вспомнила!

– А знаешь ли ты, что такое «нет сил»?! Это когда впадаешь в состояние тупой озадаченности и пару слов не можешь сказать. Иссыхает горло, язык не ворочается. Сознание работает прерывисто, глаза захлестывает тьма. И тогда понимаешь: всё, душевные и физические силы на исходе. И проваливаешься во тьму. Вот так я узнала, что для того, чтобы говорить, требуется энергия. Совсем недавно для себя открыла эту прописную истину. Раньше не задумывалась и, наверное, посмеялась бы над этим. Я же всегда как сорока тарахтела. А теперь устаю даже от собственных мыслей, – грустно призналась Инна. – Когда я без сил, мне бесполезно что-либо объяснять. Чужие фразы от меня словно мячики отскакивают. И свои слова – подобно проржавевшим петлям ворот гаража – я не могу с места стронуть. И тогда ничто не озаряет мрачного лабиринта моих гибельных мыслей. Они не углубляются в сознание, а скользят по поверхности памяти. Страхи все теснее смыкаются вокруг меня, стремясь окутать и столкнуть в бездну. Я ничего не чувствую, кроме своей боли, лежу, охваченная ужасом, с неистребимой надеждой поскорее уйти в никуда. Я на краю. А когда боль отпускает, в сердце остается ненужная, позорная, сосущая пустота. Лекарства пока снимают боль до терпимого уровня. А что будет через месяц?

«Сколько же она его сегодня за сутки приняла, чтобы быть перед девчонками в форме?» – грустно подумала Лена.

– Я критически мыслящий человек, поэтому никогда не жила иллюзиями. Если только в юности. А ведь кто-то хорошо сказал, что фантазии и мечты нам даны, чтобы не умереть от истины. И мне, наверное, было бы легче, если бы я улетала мыслями на другие планеты. Я бы не чувствовала, как теряю самое дорогое. Дальше еще хуже будет, – в усмешке покривила губы Инна. – Знаешь, болезнь многое во мне поменяла. Она послужила толчком к пониманию главной ценности. Раньше на меня часто нападало болезненное безадресное отвращение к жизни, и оно долго не отпускало меня, сопровождая как солдат-конвоир. Апатия губит. Не зря в религии уныние считается грехом. Лекарства стараюсь реже принимать. Терпением зачем-то немного продляю эту жуткую жизнь. Делать ничего не могу, но страшно устаю от тяжелого тупого безделья, от постоянной боли. И тогда начинаются приступы дурноты.

– Соматические.

– Соматические заболевания тоже в каком-то смысле разрушают организм тем, что не выводят из депрессии.

– Они следствие.

– Скажу, не боясь впасть в преувеличение, что у меня часто не хватает сил на элементарные положительные эмоции. И тогда я уже не человек. И под влиянием минуты мне хочется застрелиться или отравиться. Погибнуть в бою – геройская смерть, и там есть вероятность выжить. А у меня…

– У тебя тоже есть.

– Что есть для тебя ад и рай?

– Рай в душе. Это те самые редкие минуты абсолютного счастья, когда ты не чувствуешь ничего, кроме счастья.

– В чем состоит оптимизм верующего человека?

– В том, что духовной смерти нет.

– Ты веруешь?

– Да, но не канонически, по-своему.

– К какому берегу я пристану?.. – задумчиво спросила Инна.

Прошла минута, другая. Инна опять заговорила.

– Обложила меня судьба новыми болезнями, перемежая их со старыми, и ссудила ими в дальнюю дорогу, в зияющую пустоту. Доконали они меня. А было время, когда я не знала, что такое уставать, тем более до полного бессилия.

Лицо Инны сделалось неподвижным и напряженным, словно на веко ей сел тарантул и она, боясь моргнуть, мужественно терпит его присутствие в надежде на свое скорейшее избавление от убийцы.

«Почему тарантул? Детектив про шпионов из детства вспомнился. Не вынесла нежная Иннина душа грубых перекосов жизни», – вздохнула Лена, осознавая неуместность и мелкость своих прежних жалоб. Пытаясь отвлечься, она кое-как встала, размяла ноги и спину, подошла к окну, отогнула край занавески. В окно смотрела темнота, а Лена смотрела в нее.

Морозно. Неровно набухшее утром небо теперь разгладилось. Блеклые звезды, как покрытые изморозью поздние цветы, кое-где проглядывают между сгустками темных, своеобразно сгруппировавшихся облаков. Недосягаемые светила… В обморочно безмолвной мертвенной дали Лена разглядела три красных сигнальных огонька маячившей верхушки телевышки, будто не имеющей на земле опоры. Выхватила взглядом далекий силуэт университета. Он еле угадывался в серой морозной дымке. Перескочила влево на цепочку огней над длинным мостом. Она сияла свежими сочными хризантемами. «Ухудшается зрение. Пора менять очки», – про себя отметила Лена и в грустной задумчивости тихонько постучала костяшками согнутых пальцев по стеклу.