Инне хотелось сказать подруге что-нибудь опровергающее и доброе, подходящее случаю, но вялый мозг не слушался. И она «выдала» первое, что пришло ей в голову:
– Какое-то единение возникало в молодые годы на наших праздничных вечерах! Никогда не ссорились, шашней не заводили. Во всяком случае, я такого не помню. Ссоры-раздоры и скука потом начались, после горбачевского указа.
29
– В нашем возрасте ничто уже не зашоривает глаз: ни идеализм, ни любовь. Всех людей видим насквозь: четко, ясно, вглубь. И друг друга изучили вдоль и поперек.
«Хочет сменить тему», – решила Лена и помогла подруге:
– Не утомила я тебя? Может, придремнёшь?
– Успею отоспаться. Мне теперь много не надо. Три-четыре часа – и я опять как огурчик… только солёный, – пошутила Инна.
«Она изменилась за время нашей последней встречи, но сквозь толстую кору жизненных наслоений, как через тонкий слой воды, проглядывает прежняя Инна – чуть сумасбродная, ироничная, но слабая и милая. Жизнь так и не сделала её сильной».
Нежность тронула сердце Лены, сжала его ласково.
А Инна, словно прочтя мысли подруги, вдруг подумала: «Я слабая? Так и не встретила мужчину, который был бы сильнее меня морально и физически или был нежнее. А Лена сумела наладить свою жизнь и до сих пор сама ею управляет. Она всегда на капитанском мостике. И мне от неё перепадает чуткости и понимания».
Лене показалось, что Инна задремала. Подчиняясь внезапному порыву, она осторожно встала, подошла к окну, прижалась лбом к холодному стеклу. В редких облаках луна теперь кажется ей рыхлой и бледной. Вдали «многоэтажная темнота» и одинокие, словно парящие в ночи, слабо светящиеся окна. Далеко-далеко простирается сонный, когда-то очень дорогой город. Лена зябко поёжилась.
За окном закоченевшие ветви деревьев мерцают инеем. Тихо. Утром под ногами хлюпало, а сейчас мороз такой, будто он и ветер заморозил. «Долго еще ждать радостного благовестия весны. Насмерть стоит зима, – машинально подумала. – Город вымер. Нет, вон собака, явно ничейная, протрусила через двор. Подбежала к мусорным бакам. Котов разогнала. «Плацдарм захватила», никого близко не подпускает. Нет! Она с эскортом. Две, три, пять. Ого! Целая свора.
Фонарь на столбе под соседним окном будто ярче светит. Под ним снежок, мелкий, как пыль, точно живой, пляшет в нечётком конусе света».
Душевная смута только усилилась. Лена открыла форточку. Дохнул холодный воздух, приправленный запахами еще не рассеявшегося кухонного дыма «забегаловки», что пристроилась к углу дома, стоящего напротив, и выхлопных газов с центральной дороги. Лена попробовала прохаживаться вдоль окна, заложив руки за спину.
«Так когда-то ходил её дед, – отметила про себя Инна. Она, оказывается, не спала. – А теперь Лена стоит, чуть выпятив живот, привычно выдвинув вперед правую ногу. Совсем как в детстве». – Она улыбнулась своим мыслям и зажмурилась, восстанавливая в памяти то ли реальные, то ли уже воображаемые приятные картины.
Лена, заведёнными назад руками, уцепилась за нижний край рамы форточки и слегка потянулась, расправляя позвоночник. Её лицо исказилось гримасой. Когда острая боль схлынула, она пробралась к постели и прилегла. Перед глазами заколыхались воскресшие, будто явившиеся из темноты, образы прошлого и странные, неожиданные, фантастические фрагментации сознания…
Инна зашевелилась. Лена очень тихо, словно только для себя, заговорила вслух:
– Мать. Всю жизнь я истребляла в себе то, что унаследовала от неё. И все равно была похожа. Даже почерком, как ни ломала его. Глупая. И Лера об этом же мне писала. Какая дикая детская бескомпромиссность! Детская память самая мощная, самая острая. Никак не получалось простить. Мать боялась, что я не приеду её хоронить. Я совсем, что ли?.. Когда выжила после онкологии, когда столько выстрадала, то поняла, что многие мои обиды – мелочь, ерунда, что надо проще относиться к людям, слишком многого от них не ждать, не требовать, прощать. Жаль, матери тогда уже не было.
«Чувство запоздалого раскаяния через боль, – горько усмехнулась Инна. – Оно мне тоже знакомо».
30
– Лена, ты заметила, что я изрядно прибавила в весе? Как на дрожжах полнею, а по предположениям врачей обязана была худеть. Это и вводило их в заблуждение, когда ставили диагноз.
– Сколько можно в девушках ходить! Ты же дама! Когда ты улыбаешься, то совсем не кажешься полненькой. Со мной себя сравни. И талия у тебя до сих пор, как у девчонки, и фасад нечасто подкрашивать приходится. А я без губной помады на улицу не высовываюсь, чтобы не пугать прохожих своими бледными губами. Послушай, может, эта полнота как раз и есть обнадеживающий фактор?! – радостно воскликнула Лена, внезапно иначе осмыслив слова подруги.
– Хотелось бы верить.