Реквием

– В тебе всегда сидел протестный чертенок, а мои взрывы случались из-за постепенного накопления раздражения. Никакой другой причины я не вижу. Благо, я не направляла их на разрушение. Бабушка выручала, топор в руки давала и в сарай отправляла дрова колоть. Великий педагог! Мы с тобой дополняли друг друга. Нас бы еще в детстве слить, размешать да снова разделить и вылепить, – рассмеялась Лена.

– …А помнишь, мечтали о том, чтобы все люди на земле были счастливы. Конечно, понимали, что это глупость.

– Но это была великая глупость!

– Мы с тобой и сейчас в детство впадаем?

– Ты не выходила из него.

– Милая шутка.

– Так из чьих уст?

– А кто учитель? Эта стрела взята их твоего колчана.

Инна замолчала, но Лена понимала: мыслями она еще там, в далеком детстве.

– Твое «эротическое эссе» о притяжении между мужчиной и женщиной на базе всемирного закона тяготения Ньютона всполошило многих учителей. И только математичка в твою защиту сказала, что лучше на бумаге, чем вживую.

– Она пошутила: «Дорогие коллеги, выберите другой ракурс и успокойтесь». И от тебя отстали. У страха глаза велики. Учителя часто перебирают в мнительности.

– А мне она заметила: «Учись разные ситуации разграничивать и разводить». Заставляла думать.

– А как ты декламировала стихи Некрасова о бурлаках! Со слезами на глазах, с дрожью в голосе, с искренним стоном, выходящим из глубины сердца. А я, слушая тебя, внутри себя слезами обливалась.

– Не на уроке читала, на перемене. На школьном дворе. Учитель так никого и не вызвал к доске. Выставил одиннадцать колов в журнал за прошлый урок, спустил пар и уткнулся носом в учебник. И ведь ни за что наказал. Настроение у него было плохое. А ученики старались, учили, репетировали, чтобы с выражением прочесть. Какая уж там любовь к литературе.

– Ты не учила стихи, а постигала. И запоминала их в одно касание.

– Только те, что потрясли или задели. Мне казалось – на основании школьных знаний, – что Пушкин пишет больше с восхищением, ищет радость. Я чувствовала его поверхностно. Тогда мне не дано было понять его мощь и глобальность. А Некрасов сопереживал своим героям, делился с читателями своей грустью, своим сердцем, пораженным огромной любовью и болью. Писал просто, без кудрявостей, без ярких эпитетов и изысканных сравнений. Но каждое его слово ложилось на душу, и мне казалось, что лучше сказать невозможно. Я чувствовала его до дна, он был мне близок. Я ему в детстве монумент воздвигала в своей душе. Ведь любая любовь – хоть к человеку, хоть к родине, – это не столько радость, сколько боль, переживание, сопереживание.

– А «На смерть поэта» Лермонтова! Лучшего исполнения я не слышала даже у артистов.

– Лермонтов – моя вторая, более мощная любовь. В девятом классе меня сначала поразили его удивительно зрелые стихи, потом чуткая проза. С ним я взрослела. Он тоже близок был мне своей болью. Никого после него я не могла возвысить в моем сердце. Нет, были, конечно, мощные стихи, но только отдельные. Позже Роберта Рождественского за глубину высоких чувств полюбила.

– А я Блока.

– Его «Двенадцать» – уступка революции. Таково было мое детское впечатление. Это раздражало. Мне казалось, что это себя Блок представлял старым голодным псом, бредущим в страшной ночи. Он мучительно пытался разобраться в себе и в обстановке в стране. Что и примиряло.

– А «Незнакомка»?

– Если её хорошо прочитать, то потрясает.

– В школе тебя волновала степень влияния воображения на то, что человек видит. А потом мы узнали, что и Ньютона интересовала эта проблема. Надо же, великий интеллект из огромного океана непознанных истин выбрал то же, что и ты. Тебя это не наводило на мысль, что ты…

Инна сделала говорящую многозначительную паузу.

– С той лишь разницей, что меня эта проблема увлекала на интуитивном уровне, а он занимался этим вопросом целенаправленно. К тому же у него была масса более глобальных научных предпочтений. Много кому к нему хотелось присоседиться и примазаться. Только не мне, глупой, любопытной девчонке, – усмехнулась Лена.

«Чего только мы не вынимаем их закутков своей памяти! Как же переплелись наши воспоминания! Не распутать их, перевитых обожанием, перекрученных болью. Как обо мне с Леной сказала Аня? «Вы смотрите друг на друга глазами давних сирот». Молодчина!» – восхитилась Инна и задумалась еще о чем-то вызывавшем в ней теплую улыбку.

– …Инна, я не понимаю, почему некоторые наши юные рыцари на первом курсе женились на старшекурсницах и тут же быстро разводились.

– Тем девушкам для упрочения своего безупречного имени надо было выйти замуж, дабы прикрыть свои прежние грешки и неудачные попытки завести семью. Охмурить восемнадцатилетних мальчишек им не стоило труда. Но в мужьях-салагах они не нуждались.

– А я думала, что мальчишки были виноваты в разводах, – созналась Лена.