Реквием

Как-то вспомнился рассказ Чехова. Там Ольга Ивановна хоть после смерти мужа поняла, какой величины и благородства человек жил рядом с ней и какой дрянью была она. А Вадим своими моральными качествами даже до этой глупой ветреной женщины не дорос. Ни сожалений, ни упреков в свой адрес за все, что вытворял, ни сочувствия к жертвам. Только любовь к себе в его бездушном сердце. Этот вывод настолько однозначен, что исключает возможность какого-то двоякого толкования. Такой ни перед чем не остановится ради своего удовольствия. И не боялся, что это когда-нибудь выйдет ему боком.

– Наверное, каждой девушке есть чем поделиться со своей любимой подружкой. Думаю, у мужчин то же самое происходит. – Лена попыталась уклониться от неприятно волнующей Инну темы.

– Только мы, невезучие женщины, как минёры, ошибаемся один раз. И на всю жизнь остаемся с покалеченной душой. Вадим – шкодливый котяра – походя, лишил меня счастья материнства, моей главной женской сути. Так он отдавал дань уважения женскому началу? И я поняла, что настоящее счастье для меня навсегда заказано. Надо же было этому случиться именно со мной, маленькой честной, доброй глупышкой! А ведь кому-то то же самое сходило с рук.

Когда появился Антон: задорный, порывистый красавец, наполненный не только энергией, но и глубокими мыслями, такой чистый, возвышенный… И близок был локоть, да недоступен. Понимала, что недостойна и рядом стоять. Замаралась. Я проклинала и себя, и этого подлеца Вадима, сломавшего мне жизнь. Он обретал в моем воспаленном сознании черты Мефистофеля. Мне хотелось поразить его черное сердце. Я желала ему смерти.

– А я думала, что его образ, медленно отступая и отдаляясь от тебя, все больше расплывался и бледнел.

– Не его образ я помню, а злую обиду. Не в нашей власти забывать прошлое. Его не вычеркнешь из памяти. Оно уйдет только вместе с нами, когда мы ступим за черту. А когда-то мечтала слиться с любимым, прорасти в него каждой клеточкой своей души. Много ли мне надо было? Всего лишь простое бесхитростное счастье… Бредни всё это. В голове такая путаница.

– К чему эти запоздалые сожаления? Все мы ошибаемся, оступаемся, пока нащупываем свой путь. Конечно, приятного в этом мало. Если бы заранее знать, насколько глубоко мы иногда заблуждаемся, – полным сочувствия и понимания голосом произнесла Лена.

– Ах, эта глупая детская любовь! Зачем нам даешься для мучений, зачем ломаешь, корёжишь, губишь? Кто бы надоумил, мол, держись от нее подальше. Может, без нее было бы легче? И зачем говорят, что любовь на старость отложить нельзя? Вот мы и торопимся. На старость нельзя, но повременить бы, пока поумнеем.

– Ой ли! Разве завидная участь – не любить?

– Не нашлось настоящего, такого, который захотел бы разделить со мной остатки моей души. Шелупонь всякая попадалась. Я по-настоящему больше не любила, так, сожительствовала, хотя старалась, рвала себя ради мужей в силу своего женского предназначения – заботиться. Существовала в пределах возможного. Основательно хлебнула лиха. Много раз судьба почву из-под ног выбивала, а соломки никто не подстилал.

И все это мне стало вдруг на удивление ясно, как может быть предельно ясно разве что перед лицом смерти, в минуту смерти, когда всё обретает иной смысл; как перед своей собственной совестью или даже на божьем суде.

«Это что? Неосознанное ощущение желания Бога или страх, когда ты во власти предсмертной тоски? Смерть приближает человека к Богу? Страх калечит сильнее любого оружия. Лене было легче – и я настаиваю на этом, – потому что ее принципы зиждились на сильном характере. А я обрывала ее телефон, когда меня настигала очередная беда, и травмировала ее чуткое сердце, ища у нее защиты и спасения», – мысленно закончила свой тоскливый монолог Инна и застонала. Лена похолодела и напряглась.

– И не так уж часто я шла по жизни без дальних прицелов и действовала, увлекаемая неведомыми порывами на свой страх и риск – и будь что будет! А вот поди же… Поражения лишают сил и веры. И это не могло не сказаться. И зачем память обрушивает на меня горькое? Завались его у меня. Опять налетела хандра – этот приступ дебилизма. Ищу в себе доброе, радостное или хотя бы смешное, а нахожу злое, обидное.

…И со вторым мужем тоже вляпалась. Он при знакомстве выказал такую деликатность, что я растаяла, как натуральное деревенское сливочное масло под летним солнцем. В нем было необъяснимое очарование. И я потеряла голову. Не представляла, что нарвусь на шизика. Моя мать его сразу раскусила. Она каждый раз своим безошибочным чутьем угадывала очередной подвох моей неугомонной судьбы. А я ей: «твои опасения не по адресу». Турнула я его на фиг, но осторожно. Спустила отношения на тормозах.