Реквием

— Не дурак. Соображаю, — Савелий опустил рукав рубашки, — он про дочь узнал. Ощерился. Скалится.

— Это такая иголка, которую в стоге сена не спрячешь. Рано или поздно узнал бы.

— Ничего, перебесится.

— У нас нет времени на "перебесится". Семью Толяна замочили вчера ночью, Ворон. Всех порешили. Жену изнасиловали, голову отрезали и детей обезглавили. Распотрошили, как свиней на бойне.

Савелий сжал кулаки с такой силой, что хрустнули кости.

— Твою мать. Кто?

— Сараевские. Мы недавно их барыг слили. На нашей территории ошивались, наркоту по школам распихивали. Теперь червей кормят на свалке за городом. Видать, Михай решил яйцами тряхнуть и, типа, отомстить.

— Живодеры хреновы. Оборзел Михай, страх потерял. Будем кастрировать, чтоб не тряс.

— Ответка сейчас нужна, Ворон. Ребята волнуются.

— Знаю. Будет им ответка — такая, что все проблюются.

— Пора Андрея в курс дела вводить и людей с ним знакомить.

— В разборки братвы вмешивать? — Сава залпом осушил бокал.

— Стаей волков можно управлять только если с ними гнилые кости обгладывал и добычу валил. Сам валил и делился со своими. Чистеньких вожаками не выбирают, Ворон. Сам знаешь. Так что решай — или все под твоим контролем, или он с цепи сорвется и в стороне окапываться начнет. Окопы легко могут стать могилами.

Ворон откинулся на спинку дивана и сжал пустой бокал двумя руками.

— Да знаю я все.

Потом повернулся к Афгану.

— Страшно мне, понимаешь? Нет у меня никого больше. Ничего и никого. В этой гребаной проклятой гонке я всегда был одиночкой. Ради него все. Если сына схороню — смысл тогда в чем?

* * *

Савелий Воронов создал свой, личный мир. Четкая иерархия. Жесткая дисциплина. Свод правил, который не обсуждается — только в таком случае ты можешь быть его частью. А второго варианта нет — отсюда не уходят…

Он выбрал для себя путь криминала. Он шел по нему не один десяток лет, шаг за шагом превращая его в крепкий фундамент. Несмотря на свой почти детский возраст, это было осознанное решение. Его личный выбор. Приправлен горечью, отчаянием и невыплаканными слезами по погибшим родителям, которых расстреляли, как скот, у него на глазах. Он оказался один на один с миром, который его ненавидел и поставил на нем позорное клеймо сына врагов народа. Пройдет не так много времени, прежде чем он все реже будет слышать собственное имя, ведь все буду звать его просто Вороном.

Свою личную боль и озлобленность Савелий Воронов выплескивал в преступлениях. Это был его персональный протест. Против той гнилой и протухшей власти, которая возомнила себя палачом. Которая решила, что имеет право делить людей на избранных и второсортных, истребляя последних как жалкое отребье, упиваясь ощущением своего грязного величия.

Он начал с мелких краж. Дальше примкнул к шайке таких же "отрицальщиков" и вместе они промышляли грабежами, аферами, мошенничеством, выбивали долги и развязывали языки. Но он никогда не стал бы тем, кем является сейчас, если бы ограничился опытом уличного хулигана.

Все закончилось так же, как и тысячи других таких же историй — одна из проделок привела его прямо в следственный изолятор, к оперуполномоченному уголовного розыска. Представителю той самой системы, которую он ненавидел до удушливой дрожи и физической тошноты. И когда в ответ на предложение стать "стукачом" следователь Никифоров получил смачный плевок в лицо, Воронов тут же отправился в карцер, услышав вслед: "Я сгною тебя, тварь… Отсюда ты на своих ногах не выйдешь…".

Афган был единственным, кто знал о Вороне все, потому что его работа на Саву исчислялась не только годами, но и количеством дырок в теле, когда прикрывал его собой еще задолго до того, как Ворон стал тем, кем сейчас.

Когда Ворон очнулся, то понял, что его окружает темнота. Он неистово тер глаза, до боли напрягая мышцы и пытаясь увидеть окружающий мир. Но картинка оставалась такой же — черная безграничная темень, окрашена отчаянием и последним выдохом надежды.

Потеря зрения. Никаких прогнозов и полное равнодушие врачей. Кому интересен малолетний выродок? "Оклемался — а дальше не наши проблемы…"

Болезнь — это последствия тех самых времен, когда Саву били кирзовыми сапогами по голове. Долго били, но так и не убили.

А потом был суд. Вернее, его жалкая видимость. И приговор, известный еще до начала всего этого фарса. Пять лет колонии для несовершеннолетних. Вот так ломаются жизни — в маленьких комнатах с обшарпанными стенами. Пара фраз, монотонный голос, скучающий вид и равнодушно-усталое "суд признал обвиняемого виновным".

Савелия волокли по коридору в наручниках, натянув на голову грязный мешок, прямиком в ад. Никому не было дела до того, что заключенный идет, еле держась на ногах, выставляя руки впереди себя, и пытается не потерять равновесия. Он шел молча, не проронив ни слова, все силы направляя на то, чтоб не упасть и не дать ублюдкам еще одной возможности пнуть себя под ребра.