Река убиенных

— Две армии провинциальных мерзавцев, — не стал щадить его поручик Розданов. — Теперь я понимаю, почему Господь спровоцировал эту войну. Как бы Он еще отправил на небеса такое несметное множество негодяев?

— Чудная версия. Позволите записать в «святое благовествование от Розданова»?

Поручик не ответил, и несколько мгновений оба всматривались в судный мрак «ничейной земли». Они вели себя так, словно сейчас им нужно было подниматься в последнюю, гибельную атаку.

— Хотя бы этот провинциальный мерзавец сумел дойти. Только боюсь, что сей студень с университетским дипломом и ползать-то толком не умеет. А ведь уходить придется на брюхе.

— Пора, поручик. Темнеет. Начинайте обрабатывать пленного. Только поубедительнее. Через час я устрою небольшой спектакль, после которого велю расстрелять лейтенанта.

— Может, стоило бы вам поговорить с ним, оберштурмфюрер. Как немец с немцем. Как офицер СС и гестапо.

— Как офицер гестапо я поговорю с этим болваном по ту сторону фронта. Ибо он вполне заслуживает такой беседы. Я вас спрашиваю!

— Простите? Ах, да. Имитируете капитана Грошева, этого провинциального мерзавца. Впрочем, он мне нравится. Есть в нем что-то от бесшабашности истинного русского офицера. Правда, с налетом разгильдяйства. Но тоже… истинно русского.

38

Жара постепенно спадала. На тускнеющем небосводе созревали гроздья первых созвездий, и тучи, которые нагонял на них прорвавшийся из предгорий Карпат «верховинский» ветер, напоминали клубы песчаной бури, обрушивающейся на далекие, освещенные небесным светом оазисы. Прохлады этот ветер не принес, но все же уставшие за день бойцы явственно ощущали ее — источаемую рекой, заливом, плавнями. Это была прохлада, крепко настоянная на речном иле, болотной тине и луговых травах.

«Значит, опять к “ним”… — подумал Розданов, вдыхая эти запахи и прислушиваясь к шуршанию еще не успевшего покрыться желтизной камыша, к легкому поскрипыванию подступающего к самым окопам ивняка. — А ведь здесь ты среди своих. В русских окопах. И перед тобой окопы германцев. История словно бы вывернула сама себя наизнанку, представая перед тобой в совершенно ином, каком-то давно забытом отражении. Хотя… для этих “обмоточников” ты “свой” лишь до тех пор, пока кто-нибудь из них не догадается, кто ты такой на самом деле. А догадавшись… с каким удовольствием они поставят тебя к стенке!»

Да, Розданов понимал, что не так-то просто для него стать своим в русских окопах. Если только это вообще возможно. И все же душа его прикипала к этой земле, к траншеям и к Днестру, к родным солдатским гимнастеркам… Душа эта смутными, но все же довольно острыми воспоминаниями отзывалась на милозвучный украинский говор.

Поручик пришел на эту землю, вернулся на нее, будучи уверен, что в нем все еще жива ненависть к красноармейцам как к врагам; что каждый шаг по этим нивам будет отмечен жаждой борьбы, жаждой отмщения.

Но вот они, эти красноармейцы, перед ним: плохо обученные, скверно обмундированные, несытно накормленные и уж совсем нищенски вооруженные. Они зарываются в выжженную степь, устилают могилами берега каждой речушки, пытаясь противостоять невиданным по численности и крепости брони танковым ордам немецкой армии и все еще плохо представляя себе, какая же в действительности силища надвигается на них. Возможно, этот, как и много других боев, они проиграют, но саму войну они проиграть не могут. Где-то там, на немыслимо огромных просторах Российской империи, силы германцев иссякнут. И весь вопрос заключается в том, появится ли к тому времени третья сила — сила новой, некоммунистической России… которая готова будет и сумеет возобладать над подорванными силами коммунистической и фашистской империй.

Проходя по полуобвалившемуся окопу, переступая через ноги уставших от жары и трудов русских солдат, он с тревогой и покаянием думал о том, сколько же крови — родной, русской крови — должно быть пролито, сколько жизней погублено, сколько городов сметено с лица земли, чтобы он, поручик Розданов, наконец почувствовал себя отмщенным! Да и кому он, собственно, мстит? Этим забитым пропагандой, запуганным энкевэдистскими чистками, раскулачиванием и прочими репрессиями сельским мужикам?

«Уж лучше было погибнуть где-то там, в лесу, чем оказаться вражеским лазутчиком в русских окопах, где любой солдат готов умереть, но не пропустить германца на свою землю, — мрачновато размышлял Розданов. И размышления эти были с горьким привкусом спасения, купленного на сребреники Иуды. — Если бы я оказался у красных в такой роли во времена Гражданской войны — это было бы понятно, естественно, продиктовано самими обстоятельствами, самим ходом истории моей страны и моего народа. Но ведь сейчас эта история приобрела совершенно иной излом…»

На той стороне Днестра в полнеба расползалось багряно-черное зарево, очевидно, доставшееся красным от очередного налета штурмовиков «люфтваффе». Впрочем, не исключено, что поджигали сами красные: дабы не досталось врагу.