Река, текущая вспять

Лачуга была просторнее, чем показалось мне снаружи. И лучше обустроена. Я села на соломенный стул, растерявший половину соломы, а Иорим принялся накрывать на стол: скатерть — заплатанная, но белая; две миски, щербатые, но чистые; две рюмки, и в каждой свернутая салфетка. Я слова не могла вымолвить от изумления и только смотрела, как он хлопочет. Он сновал туда-сюда, сияя, как юноша, задумавший получше угостить свою невесту. Еще бы свечи — и был бы самый настоящий романтический ужин! Не успела мелькнуть у меня эта мысль, как Иорим выдвинул ящик стола:

— А не зажечь ли нам свечу, как вы считаете? В конце-то концов, не каждый день мне случается угощать ужином хорошенькую девушку! Пожалуй, последний раз такое было… да лет семьдесят пять назад, насколько я помню, так что…

Он накапал в плошку воска и прилепил свечу. Потом подал на стол рисовый пудинг, карамель, графин с родниковой водой. Его неловкие старческие руки прямо танцевали, так усердно он за мной ухаживал.

— Водки не предлагаю…

«Да уж, Иорим, не предлагайте мне водки: стоит мне хоть каплю выпить, голова у меня совсем пойдет кругом. А ну как вы, такой нынче неотразимый, вздумаете этим воспользоваться и посватаетесь ко мне — уж и не знаю, найду ли я в себе силы отказать…»

Пока мы в подобающем молчании смаковали рисовый пудинг, в голове моей так и теснились вопросы, но у меня хватило терпения не задавать их, пока не доела.

— Скажите, Иорим, а как это получилось…

— …что я до сих пор жив? Вы это хотели спросить, верно?

— Да.

— Что ж, представьте себе, я все еще жив потому, что смерть меня не захотела! Между тем я ли не облегчил ей работу! А ей хоть бы что! Просидел я двое суток в кресле, осушил почти все бутылки, надрался как свинья — и ничего! Жив-здоров и в отличной форме! Иссох, исхудал как щепка — два дня ведь ничего не ел, — а так хоть в пляс! Как протрезвел, почувствовал себя довольно глупо. Подождал еще немного — на случай, если вдруг раз — и конец. Нет, как бы не так! Вот тут я заскучал не на шутку. Сидел один и сам себя ругал: «Дурья твоя башка, ну и глупость ты сотворил!» А потом встал, поел хлеба, который мне оставил этот славный мальчонка Грегуар, и пошел сюда, где раньше был оазис. И увидел, что вода вернулась. «Уже что-то, — сказал я себе. — От жажды не помру. Надо только научиться ее пить…»

Я слушала как завороженная, не подозревая, что главный сюрприз еще впереди.

— В тот же вечер я увидел тучу пыли на горизонте, со стороны гор. И угадайте с трех раз, что это было? Это Грегуар несся обратно во весь опор! Кинулся ко мне, кричит: «Дедушка! Дедушка!» «Ты что-то забыл?» — спрашиваю. Ничего он не забыл. Просто его совесть замучила. «Не могу я вас оставить умирать! Не могу!» Уткнулся мне в плечо и плачет. А я ему говорю: «И это правильно, потому что умереть у меня не вышло». Неплохой ответ, а?

Иорим рассмеялся, и так заразительно, что серьезность вернулась к нам далеко не сразу.

— И вы уехали с ним?

— Ничего подобного! Он меня уговаривал, но я и слушать не стал. Не за тем я сюда добирался, чтоб вернуться обратно. Тогда мы с ним вдвоем построили этот домишко под деревьями. Я решил — раз уж не получилось умереть в Бан-Байтане, буду жить в Бан-Байтане! В конечном счете оно даже и приятнее. Не понимаю, как я раньше до этого не додумался… Из-за воды, наверно…

— А Грегуар? Он часто приезжает?

— Примерно раз в два месяца. Да вот позавчера как раз был. Обидно, вы с ним всего чуть-чуть разминулись. Это он мне все привез: рис, сахар, хлеб, водку… Да, славный парнишка! А мебель — это мы с ним натаскали из развалин. Я ее починяю помаленьку, стряпаю, по вечерам хожу вон туда, на бархан, любуюсь пустыней… О, скучать мне не приходится! А теперь, когда вода вернулась, сюда и караваны захаживают. Так что общество у меня тоже есть. А кстати, вспомнил: это ваше, что ли?

Он отодвинул стул и полез в какую-то боковую каморку.

Как вспыхнула у меня догадка? Неисповедимым каким-то образом. Помню только, что едва он сказал: «Это ваше, что ли?» — я почувствовала, что сейчас хлопнусь в обморок.

— Это Грегуар вчера привез. Ваше, что ли?

В руке он держал клетку моей амадины. А в клетке была она. Моя бирюзово-синяя амадина. Птичка моего детства. Подарок отца. Моя маленькая тысячелетняя принцесса.

Лачуга шатнулась, как корабль в качку.

— Вам нехорошо?

— Нет. Мне хорошо. Просто немного… неожиданно.

Эпилог

Кроме амадины Грегуар привез мне письмо. От приемных родителей. Я вскрыла его, когда Иорим уснул, и прочла при свете свечи. Это письмо я храню с тех пор как одну из главных своих драгоценностей. Потому что ничего прекраснее, ничего любовнее я в жизни не читала. Они пишут, чтоб я не упрекала себя за то, что покинула их, как и они меня не упрекают. Что я ведь им не принадлежу. Что они какое-то время оберегали меня, держали в уютной клетке, но всегда знали, что рано или поздно я улечу. По глазам видели… Они пишут, что я зверек дикий, не домашний… Желают мне счастья там, где я сейчас. И рады были бы со мной свидеться… И Хода была бы рада.