Река снов

Я наслаждался погодой, токами Силы, а народ потихоньку покинул палубу и стал готовиться к высадке. И, как только мы пришвартовались и установили сходни, так людской поток хлынул на берег – на штурм казанских лавок и кабаков. А я не спешил – медленно спустился вниз, взял необходимое (то бишь оружие и кошелек) и неспешно отправился к сходням. Подождал, пока последние остатки покинут борт, и опять же не спеша ступил на казанский берег. Поскольку народ расхватал всех таксистов, мне достался конный экипаж. Лошадка медленно тронула с места и повлекла меня к Казанскому кремлю.

При Переносе Казанский кремль прибыл в Новый Мир в неполном комплекте – перенеслось лишь кольцо стен (как раз незадолго до того отреставрированных) и многоярусная башня Сююмбике. Прочее где-то затерялось по дороге. Освободившийся кремль не вызвал энтузиазма как резиденция у казанских ханов, которые, как только жизнь слегка наладилась, построили себе резиденцию на противоположном конце города. Более мелкая власть, то бишь диван (так здесь парламент назвался), городской низам (то бишь градоначальник) и городская Дума (забыл, как она по-местному) туда тоже не рвались. Кремль отдали университету, ибо часть старых корпусов тоже осталась в прошлом. Постепенно он разросся и застроил почти все свободное пространство в кремле. Ну и сохранившиеся корпуса тоже отдал другим заведениям, сосредоточившись весь в одном месте, кроме технического факультета, который ныне находится в промышленной зоне. А все остальное – в кремле.

Университет имел автономию, которая была заимствована из столь древних времен до Переноса, что даже подумать страшно. Сведущие люди объяснили мне, что лет так за пятьсот до Переноса она была обычной для университетов и больше имела юридическое значение, то есть университетские получали иммунитет от любой другой юстиции, кроме собственной. В принципе это имело значение, ибо тогдашняя юстиция напоминала нынешнюю в аборигенских княжествах. Поэтому набузивший в кабаке студент мог рассчитывать, что своя юстиция отнесется к нему добрее, и пьяная болтовня или дебош обойдется неделей отсидки на хлебе и воде, а не эшафотом. Потом нравы изменились, автономия университетов стала больше данью старине, как и подчеркнуто старые одежды преподавателей и иные реликты прошлого. Казанские же ученые мужи, добившись от хана автономии, с этой автономией малость переиграли, из-за чего она внешне часто напоминала балаган.

Например, на территорию университета автомашины не допускались, лошади тоже, но на осле приехать было можно. Для этих столь уважаемых животных у входов в корпуса были устроены «ословязи», которые обычно пустовали, ибо на ослах в храм науки ездили только отдельные организмы, не то по врожденному слабоумию, не то шутки ради.

Во входных воротах дежурил страж, который беспрепятственно пропускал всех в форме университета, а прочим грозно заявлял, что они пройдут, только если выполнят одно из двух условий. Либо повернутся налево и кинут монету в ящик для сбора пожертвований на науку, либо повернутся направо и поцелуют вмурованный в стену человеческий череп. Согласно Уставу, если посетитель не сделал ни того ни другого, он выпроваживался привратником с применением физического насилия. Ходили слухи, что однажды так пострадал некий герцог, плохо понимавший великореченский. Был дипломатический скандал, но его удалось замять, сославшись, что герцог по незнанию не поклонился священному для обитателей месту, а потому виноват сам.

Входные двери на философский факультет сделаны на треть ниже, чем прочие, с целью заставить входящих склонить голову перед «матерью наук». Среди студентов культивируется традиция устраивать драки с приказчиками казанских купцов в третье воскресенье января. Уже никто не помнит, отчего это повелось, но это свято соблюдаемая традиция. Один нижегородский приказчик так зуба лишился, ибо приняли его за местного. А жалоба судье (его именуют здесь кади) результатом имела только уплату судебных издержек. Кади за сорок лет своей жизни привык, что студенты и приказчики в этот день друг другу морды бьют, и реагировал только на тяжелые увечья, посылая университетскому судье отношения о свершившемся. Зубы и синяки вообще считались мелочью жизни, недостойной порчи бумаги на переписку. Как реагировал университетский судья, именуемый педелем? Скорее всего, отписками.

Экипаж доставил меня к воротам. Я расплатился, а затем быстрым шагом проскочил ворота, метнув монету налево. При этом придав ей искусственно звону, когда она приземлилась на другие монеты в ящике. Ну и точность броска тоже была искусственной. Привратник сначала не успел отреагировать, а потом и не стал.