Рейтинг Асури

Собрав золу в большой пакет, профессор неторопливо бродил между лачугами и подбирал остатки мусора. На это уходило почти полдня: профессор никуда не торопился. С каждым новым днем он работал все медленнее и медленнее. Обычно приветливый и даже любопытный, теперь Афа ограничивался общением только с Дашей и Стаевски. Даже вождь, который время от времени приходил к профессору с вопросами, получал совершенно противоположные ответы. Устав их разгадывать, вождь прибегал к услугам городского краснодеревщика Стаевски. Столяру это совсем не нравилось, он откровенно возмущался тем, что его отвлекают от работы. Вождь, извиняясь, но иногда и гневаясь на своего подчиненного, настаивал на объяснении слов профессора, повторяя их для Стаевски слово в слово. Краснодеревщик напрягал свою память изо всех сил, пытаясь отыскать источник ответов профессора. Иногда это старику удавалось, и вождь с удивлением узнавал, что профессор высказывает мысли, знакомые ему почти с юных лет, – безжалостные, жестокие, иногда равнодушные. Варгас не мог принять ни одного ответа профессора. Несмотря на свое ужасающее прошлое, вождю не хватало сил решиться на такие зверские действия, он не мог обнаружить в себе полную меру спокойствия и равнодушия, которую предлагал Фалькао. Уставший от слов профессора, вождь оставил попытки консультироваться с Афой. В поселении даже пошел новый слушок, на этот раз о странном мышлении факира. Физическую недоступность уже позабыли.

Стаевски после работы приходил к своему другу, и они просиживали ночи в разговорах, которые чаще всего заканчивались возмущением старика и абсолютным спокойствием профессора. Асури и сам догадывался, что его ответы приносят смятение и даже гнев в сердца людей, но ничего не мог поделать с какой-то внутренней сосредоточенностью и вниманием к каждому своему слову. Как-то, очнувшись от нового своего состояния, он выговорил Даше все, что накопилось в его сердце. Слова были простые, но сложены так, что женщина их не понимала и не принимала. Профессор вдруг стал бесстрастен к любому проявлению заботы, к простому и понятному чувству тревоги или радости. Обхватив Дашу и прижав ее к груди, Афа тихо шептал в ухо женщине слова, заставлявшие ее содрогаться от ужаса непонимания. Профессор говорил о Всевышнем, о какой-то его ошибке, которую люди посчитали за откровение.

– Даша, милая моя Даша, – шептал Асури. – Творец вложил в нас законы, которые мы не состоянии ни осознать, ни исполнить. Вся Вселенная создана таким образом, что непременно должна появиться маленькая субстанция, возжелающая оказаться самостоятельной. Девочка моя милая, весь мир наполнен абсолютной свободой всего от всего! Понимаешь это?

Даша молчала и только кивала.

– Представь себе мир, в котором поощряется бунт и осознание своей особенности! Это же невозможно удержать, Дашенька! У человека не было выбора – оставаться с Творцом или познавать мир, Им созданный! Потому что это невозможно различить: человек наказан за собственное изобретение своего личного Бога, которого он почитает и который, по мнению человека, заботится о комфорте видимой земной жизни! Это не так, и нет сил у человека убедить Вселенную в собственных чаяниях поиска и открытия Бога! Человек одинок в своих верованиях! Сочинения, которые выдумало человечество, желая хоть как-то усмирить свою боль и неотвратимую гибель, ложны! Создатель вовсе не собирался становиться воспитателем человечества. Его интересы лежат вне человека, они там, где есть игра попыток обнаружить в истине две самостоятельные субстанции и создать между ними энергию – жизнь…

В конце концов Афа уставал и принимался за уборку городка с еще большим усердием. Он наблюдал за поселенцами и старался ничем не выдать своего понимания. Простого понимания, что смирившиеся с участью наказанных преступников люди жили, жили, жили… Профессор все чаще вспоминал Мэле, его исповедь, которую тогда Афа с трудом выдержал. Зверь, когда-то сидевший в Мэле, исчезал перед словами сокрушения и простого перечисления содеянного. Профессор и тогда, и сейчас не сомневался в вере старика и теперь только удивлялся, как уживалась она с жаждой и алчностью. Бунт и покорность шли вместе, в одной упряжке внутри человека.

Афа останавливался и, опираясь на метлу, застывал в своих раздумьях. С удивлением он обнаруживал в себе даже какое-то уважение и к Мэле, и к вождю.