Русов отложил шариковую ручку, вышел из рубки на крыло мостика. Окинул взглядом небо: серебряная паутина наползала с запада, и солнце стало тускнеть. Да и ветерок становился все сильнее. Боцман с кормы топает. Бурое от солнца и ветра лицо, коричневая плешь с белой отметинкой посередке, птичка капнула, а боцман и не заметил.
— Что с водой, Дмитрич?
— Бегит хорошо. К утру зальемся по ноздри. Коля, Тимоха так и не объявился. Алексанов и еще кто-то пошли на берег, может, найдут?
— Найдут. Никуда не денется Тимоха.
— Вернется, надеру! Да, не пора ли трюма набивать?
— Через десять минут даю команду на ужин.
— Дай-ка радио, кота гукну. — Русов включил систему судового радиовещания, боцман поднес микрофон ко рту и крикнул: — Тимоха-ааа! — Попросил: — Коля, прибавь-ка мощности. Тимо-оо-ха-аа! — разнесся боцманов голос над бухтой, скалами, водой.
Тысячи птиц сорвались со скал. Очнувшись от сна, бросились в воду нерпы. Даже Хищная Птица и та метнулась в сторону, оставила кролика и полетела прочь.
Ушел боцман. Русов вернулся в рубку. Что кот? Но настроение испортилось, писать уже больше ничего не хотелось. Выглянув в иллюминатор, он окинул тревожным взглядом небо: серебряная паутина ловила солнце в свою сеть, оплетала его все плотнее. Глядел Русов на небо, тревожился и размышлял о Нине, о ребенке, которого пока нет, да и вряд ли в ближайшие годы предвидится. «Пока ты мотаешься по свету, не будет у нас ребенка, — твердо решила Нина. — Дитя должно знать, что это такое — папа, отец...» Обычная, прямо-таки банальная история. Но когда кончатся его мотания по белому свету? А годы идут, ему уже тридцать девять, почти сорок. Даже если бы ребенок появился на свет вот-вот, то когда мальчишку можно будет брать на рыбалку (отчего-то Русов считал, что уж если у них будет ребенок, то обязательно мальчишка), ему, Русову, будет уже под пятьдесят...
— А ну положь пингвина там, где ты его взял! — послышался с кормы яростный крик Серегина. — Возверни птицу на остров, а не то...
— Да ты что, сдурел? Куда толкаешь меня, куда?! — визгливо отбивался кок. — Их эвон сколько тут, птицев-пингвинов этих, сидять, летають, плавають! Да не пихай ты меня в воду, хотел как лучше... Отпускаю! Ну, разбойник. Ну покормлю я тебя, ну попросишь у меня орешки от компота, ну, Серегин!..
Видно, последняя группа, старшим в которой был Алексанов, с берега вернулась, да вот и Юрик, а он вместе с ними ходил. Юрик зашел в штурманскую, протянул Русову букетик ярко-синих, похожих на подснежники цветов. Пошарил глазами по столу, взял стакан, сбегал за водой. Сел на диванчик, сказал:
— Алексанов передать просил, что все вернулись с берега. — Понюхал цветы. — Какой запах... цветы! Вы знаете, у нас на планете цветов нет.
— Юрик, Гемма — не планета, а звезда.
— А какая разница? Трава есть, деревья, а вот цветы... Когда буду возвращаться, повезу с собой семена разных-разных цветов! Да, Николай Владимирович, что слышно о Всемирном конгрессе по проблемам возникновения жизни на Земле? Приглашение для меня еще не поступило? Я, например, к выступлению уже готов.
— Конгресс?! Ах, конгресс... Кажется, его перенесли на два или три месяца, так что ты, Юрик, не волнуйся. Мы уже будем дома, вот и отправишься на конгресс. А о чем ты там будешь докладывать?
— Видите ли, Николай Владимирович, мое сообщение произведет взрыв в биологической науке, и в частности в науке о происхождении человека. Да-да! Я разгромлю и тех, кто утверждает, будто человека создал бог, и тех, кто ссылается на некоего Дарвина, Так вот, человек произошел не от обезьяны и не по прихоти так называемого бога, нет и нет, а от живинки!
— Я тебя слушаю внимательно. Садись. Рассказывай.