Регуляторы

Я думала о том, чтобы отвести его к врачу, конечно, думала, да, я в этом уверена, и Херб тоже… но дальше мыслей дело не шло. В последний раз мы убедились, что это бесполезно. Мы оба там были и оба видели, как другой, не-Сет, прячется. Как Сет позволяет ему спрятаться: аутизм — это чертовски большое прикрытие. Но настоящая проблема не в аутизме, и не имеет значения, что врачи понимают и чего не понимают. Это, если говорить откровенно, как на духу, я теперь знаю точно. Когда мы пытались говорить с врачом, пытались объяснить, в чем истинная причина нашего прихода к нему, ничего у нас не вышло. Если кто-то прочитает этот дневник, мне даже интересно, сможет ли он понять, как это ужасно — ощущать чью-то руку, которая разъединяет голосовые связки и язык. НАС ПРОСТО ЛИШИЛИ ДАРА РЕЧИ.

Я так боюсь.

Боюсь того, кто вышагивает на прямых ногах, это несомненно, но боюсь и многого другого. Чего-то я просто не могу выразить, что-то могу, и очень даже хорошо. Но сейчас я больше всего боюсь того, что может с нами случиться, если мы не найдем его “Парус мечты”. Чертов розовый фургон. Куда он задевался? Если б мы могли его отыскать…

Глава 8

1

Момент смерти Кирстен Карвер Джонни думал о своем литературном агенте. Билле Харрисе, и реакции Билла на Тополиную улицу: искреннем, неподдельном ужасе. Биллу удавалось сохранять невозмутимость, даже улыбаться по пути из аэропорта, но улыбка начала сползать с его лица, когда они въехали в Уэнтуорт, пригород Колумбуса (по меркам штата Огайо — прекрасный городок), и окончательно исчезла, когда его клиент, которого, было время, упоминали в одном ряду с Джоном Стейнбеком, Синклером Льюисом и (после публикации “Радости”) Владимиром Набоковым, свернул на подъездную дорожку ничем не примечательного дома на углу Медвежьей и Тополиной улиц. Билл подозрительно косился на поливальную распылительную головку на лужайке, алюминиевую сетчатую дверь, газонокосилку, стоявшую на подъездной дорожке, — бензинового бога, терпеливо ожидающего, когда ему воздадут должное. Потом Билл повернулся, уставился на подростка, который на роликах катил по асфальту, с наушниками на голове, тающим мороженым в руке и со счастливой улыбкой на прыщавой физиономии. Случилось это шесть лет назад, летом 1990 года, и когда Билл Харрис, влиятельный литературный агент, вновь посмотрел на Джонни, улыбки на его лице как не бывало.

“Это же несерьезно, Джонни”, — в голосе Билла сквозило неверие. “Очень даже серьезно”, — ответил ему Джонни, и по его тону Билл понял, что Джонни не разыгрывает его. “Но почему? — последовал вопрос. — Святой Боже, почему Огайо? Я уже чувствую, как у меня падает Ай-кью note 43, а я ведь только что приехал сюда. Мне уже ужасно хочется подписаться на “Ридерз дайджест” и послушать по радио какого-нибудь болтуна. Так что уж скажи мне почему. Я считаю, что ты просто обязан сказать. Сначала этот кошачий детектив, теперь местечко, где фруктовый коктейль до сих пор считается деликатесом. Скажи мне, в чем здесь цимес, хорошо?” И Джонни ответил, что хорошо, а цимес в том, что все кончено.

Нет, разумеется, нет. Это сказала Белинда. Не Билл Харрис, а Белинда Джозефсон. Только что.

Джонни с усилием вынырнул из воспоминаний и огляделся. Он сидел на полу в гостиной, держа руку Кирстен в своих ладонях. Холодную и застывшую. Белинда склонилась над Кирсти с полотенцем в руке. На плече Белинды висела белая салфетка. Белинда не плакала, но на лице ее читались любовь и печаль. Она вытирала залитое кровью лицо Кирстен.

— Вы сказали… — начал Джонни.

— Вы меня слышали. — Белинда, не глядя, отвела назад руку с измазанным в крови полотенцем, и Брэд взял его. Белинда сняла салфетку с плеча, развернула и накрыла ею лицо Кирстен. — Господи, упокой ее душу.

— Я — за, — поддержал Белинду Джонни. Он не мог оторвать глаз от проступающих на белой ткани красных точек: три на одной щеке, две на другой, с полдюжины на лбу. Джонни провел рукой по собственному лбу, вытирая пот. — Господи, как мне ее жаль.

Белинда посмотрела на Джонни, потом на мужа.

— Полагаю, нам всем ее жаль. Вопрос в другом: кто следующий?

Прежде чем кто-то из мужчин успел ответить, в комнату вошла Кэмми Рид. Бледная, но решительная.

— Мистер Маринвилл. Он повернулся к ней:

— Джонни.

Кэмми не сразу поняла, о чем речь (потрясения замедляют мыслительный процесс), но в конце концов до нее дошло, что его больше устраивает обращение по имени. Она кивнула.

— Джонни, конечно, как скажете. Вы нашли револьвер? Патроны к нему есть?

— Нашел. И револьвер, и патроны.

— Можете отдать их мне? Мои мальчики хотят пойти за подмогой. Я все обдумала и решила их отпустить. Если, конечно, вы разрешите им взять револьвер Дэвида.

— Разумеется, револьвер я им дам, — откровенно говоря, расставаться с оружием Джонни не хотелось, — но вы не думаете, что выходить из дома смертельно опасно?

Кэмми пристально посмотрела на него, ни в голосе ее, ни во взгляде не чувствовалось нервозности, но она теребила пальцами то место на блузке, где краснела капелька крови: отметина носа Эллен Карвер.