Регент

«Ну, если я ни в грош не ставлю апостола, то что говорить о других!»

Задумывались ли в ту пору ясновидящие пророки, что все выпады Парижа против Версаля, победа английского рационализма над идеями Людовика XIV и свободомыслия — над догматизмом были добрыми предзнаменованиями для герцога Орлеанского? Самому принцу, конечно, это не приходило в голову. Дюбуа удалился от суетности и интриг двора и с 1712 года жил в своем аббатстве, а Филипп, по-прежнему сраженный всеобщей несправедливостью, мечтал только о том, чтобы забыться. Что хорошего могло принести ему это будущее, тщательно подготовленное осмотрительными политиками?

Но капризная смерть неожиданно изменила все человеческие расчеты. Пощадив дофина, которого все уже считали наполовину покойником, она уносит прямо из колыбели сначала маленького герцога Алансонского, сына герцога де Бёрри, затем — 5 февраля 1714 года королеву Испании. Не удовольствовавшись этим, она тут же забирает и самого герцога де Бёрри, здоровье которого было предметом зависти всех придворных — 26 апреля принц упал с лошади и повредил один из крупных кровеносных сосудов. Он никому не сказал об этом и лечился чашками горячего шоколада, 29 апреля у него поднялся жар, а 4 мая его уже не было в живых. Несколькими неделями позже его жена произвела на свет ребенка, который прожил двенадцать часов. И снова все заговорили об отравлении.

В Англии неожиданно заболела королева Анна. Обеспокоенный Болинброк откладывает заседание парламента и принимает отставку главы правительства, лорда Оксфорда, чье место он занимает 7 августа. Шести недель будет достаточно, уверяет он, чтобы избавиться от принца Ганноверского и узаконить передачу короны Стюарту. Но смерть не дает ему этого времени: 12 августа королева Анна умирает, и виги, потрясая Законом о наследовании, объявляют принца Ганноверского, теперь Георга I, королем Великобритании — судьбы мира резко меняются.

«Почему этот мир так устроен?! — восклицает в отчаянии герцог Болинброк. — Почему судьба так играет нами?!»

Завещание (1714–1715)

Герцог Орлеанский вполне мог бы повторить отчаянный возглас Болинброка. Судьба безустанно смеялась над ним, разрушая после каждого успеха все его надежды, неожиданно вознося его очень высоко, дабы потом низвергнуть. Но никогда фортуна так резко не отворачивалась от него, как в это лето 1714 года, когда ему едва удалось избежать судебного процесса, и он, неожиданно для самого себя, оказался на нижней ступени трона.

Смерть герцога де Бёрри показала всем, что наследники Людовика XIV обречены. Недавно подписанный Утрехтский мир устанавливал, что в случае необходимости наследником дофина будет его дядя, герцог Орлеанский. Нарушить этот пункт договора — означало развязать в Европе войну. Соблюсти его? От мысли об этом багровело всегда бледное лицо короля Испании, мадам Ментенон и иезуиты хватались за сердце, министры трепетали, а гранды, почитавшие Божественное право, — приходили в смятение.

Дабы избежать ужасной дилеммы, стали надеяться на невероятное — на чудесное выздоровление дофина. В тексте договора ничего не говорилось о возможности регентства. Поэтому никакие соображения юридического характера не могли помешать Людовику XIV доверить воспитание будущего короля Филиппу V, его ближайшему родственнику. Невозможно было себе представить, чтобы невинный младенец попал под опеку человека, подозреваемого в том, что он извел всю семью ребенка. Но убедят ли Англию эти соображения сентиментального порядка?

Положение герцога Орлеанского было странным. Неожиданно превратившийся в гаранта европейского мира, в защитника национальных династических традиций, он больше не был парией и подозреваемым. Канцлеры плели вокруг него интриги, в донесениях послов речь шла только о нем, и он больше не ощущал себя в Версале последним пажом. Лишь один министр, канцлер Поншартрен, питал к нему дружественное расположение.

Попытки Филиппа найти поддержку среди ближайшего окружения вызывали у него лишь разочарование. Его лучший друг, Сен-Симон, не скрывал ни своего неприятия каких бы то ни было отречений от престола, ни того, что по смерти дофина он встанет на сторону короля Испании.

Мадам Орлеанская часто в прошлом давала ему добрые советы. Ее близость к королю и к мадам де Ментенон, казалось, могли возвратить монаршую милость ее супругу. Но увы! Устав от постоянных слез и огорчений, Франсуаза-Мария перенесла всю свою гордость и честолюбие на брата, герцога Менского, и готова была на все ради него. Она без стеснения шпионила за Филиппом, без конца противоречила ему и старалась переманить редких сторонников мужа в партию его врагов. Принц притворялся беспечным, но вел себя осмотрительно. Никогда не приходилось вести ему более опасных сражений, чем в комнате, обитой бело-золотым штофом, в которой жена его собиралась произвести на свет свою пятую дочь, мадемуазель де Божоле.