Регент

Знать должна была стать достойной своего нового предназначения. Никаких неравных браков! Новоиспеченные герцоги больше не будут становиться пэрами Франции! Никаких буржуа, прячущихся за недавно приобретенными титулами! Отныне надо будет представить весомые доказательства, чтобы получить право на мантию пэра!

Очищенная подобным образом знать отправит выходцев из народа в небытие, из которого им никогда не выбраться, и получит ничем не ограниченную власть, оставив королю безобидный авторитет, как при Людовике VII.

Финансовая проблема тоже будет решена. Разве Церковь не выступает за выдачу ссуды под проценты? Всеобщее банкротство покажет кредиторам государства, что правительство «святых» не будет отвечать за последствия их ошибок.

Но самая главная задача была в другом. Важнее всего было уничтожить остатки протестантской ереси и расправиться с гидрой янсенизма. Слащавому Фенелону были гораздо более отвратительны охоты в Пале-Рояль, чем солдафоны императора. Он поносил распространившееся во французском обществе при Людовике XIV пристрастие к удовольствиям, удобству, мотовству.

Семейство, некогда довольствовавшееся одним ложем на всех, теперь располагает отдельной кроватью на каждого. Это же неслыханно! Он предавал анафеме слишком роскошные дома, слишком большие кареты, слишком богатые платья.

И из этих отнюдь не безопасных глупостей противники Людовика XIV создавали трогательный образ Фенелона и герцога Бургундского. Учитель и ученик с их мягкостью, сентиментальностью, состраданием к людской нищете представали весьма трогательными в воображении их последователей. Но получив власть, эти благочестивые души натворили бы больше зла, чем любой тиран.

Самым опасным было то, что в 1711 году идея социального регресса приобретала все больше сторонников. Всем были известны добродетельность и благожелательность молодого дофина, который был способен продать свои драгоценности, чтобы помочь бедным. И все несчастные, все недовольные, набожные, честолюбивые обратили свои взоры к нему как к новому мессии.

Казалось, что сам Господь благословил его восшествие на престол. Осенью 1710 года Филиппу V удалось спасти свою корону: предоставленный самому себе, испанский народ изо всех сил ухватился за мрачного короля, достойного традиций Эскориала [18].

И хотя Стенхоуп вошел в Мадрид, в сердцах испанцев по-прежнему царил король из династии Бурбонов. А тут как раз подоспел со своей армией герцог Вандомский, который в перерыве между двумя попойками разгромил англичан, австрийцев и взял в плен Стенхоупа. Чудо довершило эту победу: умирая, император завещал свою корону эрцгерцогу, который уже давно представлял для Европы бол ьшую опасность, чем Людовик XIV.

И еще одно чудо: королева Англии, много лет во всем слушавшаяся свою воинственную подругу, герцогиню Мальборо, сбросила с себя, наконец, это ярмо, ополчилась против вигов и назначила министра-тори, умеренного консерватора. И однажды утром месье де Торси видит перед собой неизвестно откуда появившегося аббата Гутье, который процветал в Лондоне и время от времени выполнял секретные поручения: «Хотите ли вы мира?» — спрашивает забрызганный дорожной грязью прелат у ошеломленного министра.

Таким образом, в тот момент, когда занималась заря будущего царствования, Франция почувствовала, как разжимаются тиски и вновь появляется надежда. Предварительные франко-английские договоренности были подписаны в Лондоне 8 октября, а 12 января следующего года в Утрехте собирается конгресс, на который только император отказывается послать своих представителей.

Народ, забыв о том, что этим необыкновенным возрождением он обязан постоянству политики Людовика XIV, приписывает все заслуги дофину.

Если герцог Орлеанский хотел возвыситься, он не мог оставаться в стороне от подобных настроений. Его племянница, Мария-Аделаида, всегда любила и защищала его; племянник не желал ему зла, но дофина отпугивали неверие и распущенность Филиппа. Поддавшись еще раз на уговоры Сен-Симона, Филипп начинает вести более скромный образ жизни, следит за своим языком и пускает в ход все свое обаяние. Мало-помалу он приручает принца, и тот привязывается к нему. И среди всех членов суровой, недоверчивой, склонной к жестокости семьи только эти двое великодушно и искренне относились друг к другу, бескорыстно заботясь об общественном благе.

Как и вся Франция, герцог Орлеанский, движимый, правда, более высокими мотивами, снова смотрел в будущее с надеждой.

Седьмого февраля 1712 года супруга дофина, несколько дней страдавшая от приступа лихорадки, не смогла встать с постели. У нее разламывалась от боли голова, а на всем теле выступили какие-то странные пятна. Вытаращив изумленные глаза, Будан, лейб-медик его величества, безуспешно пробует кровопускание, опиум и советует больной пожевать табак.