Реформатор

Старуха по-прежнему (иначе она при всем желании не могла) лежала в скверной позе и еще более скверном (мертвом) виде на лежаке. Перед лежаком стоял, сцепив руки за головой, Савва в приспущенных штанах и (это было самое удивительное) натянувшим плавки членом. За Саввой — как-то странно, как вворачиваемый в песок кривой шуруп, раскачивался милиционер в большой фуражке и с пистолетом в руке.

Похоже, невидимая отвертка никак не могла приладиться к фуражке.

Он был совершенно один, и он был очень сильно пьян.

Савва не мог видеть, что он один. Но не мог не чувствовать, что он пьян, такой непобедимый (победительный) запах дешевого алкоголя стелился, оскорбляя ночное воздушное серебро.

Савва резко с одновременным выносом распрямленной ноги шагнул (как фламинго, если допустить, что фламинго занимается подобными вещами) назад, и милиционер скрючился, словно по шляпке кривого шурупа, разочаровавшись в возможностях отвертки, долбанули сбоку молотком. Крутнувшись на месте (уже не как фламинго, а… как местоблюститель пустыни варан?), Савва рубанул ладонью милиционера по шее, и тот зарылся носом в песок.

Никита бросился к брату. Почему-то ему показалось, что Савва сейчас добьет милиционера, и жизнь (во всяком случае, как ее понимал Никита) закончится.

«Где ты был?» — Савва уже успел застегнуть брюки и в данный момент с интересом разглядывал пистолет, в дуло которого хоть и забился песок, но в остальном, надо полагать, он был совершенно исправен.

«Не прикасайся к нему!» — вцепился в Савву Никита.

«К кому?» — удивился Савва.

Никита хотел сказать: к милиционеру, потом — к пистолету, но вдали послышались мужской и женский голоса. Мужской был глух, тороплив и неразборчив, а вот женский весел и звенел как колокольчик. Мужчина на чем-то (известно на чем) настаивал, женщина — в принципе не возражала, однако, сначала ей хотелось искупаться в море. Из чего явствовало, что море пока (в отличие от мужчин) ей еще не надоело.

Никите не понравилось ни (подонческое) выражение лица брата, ни то, как проворно (как сом под корягу, как тать за угол) он скользнул в тень. Женщина между тем успела сорвать с себя одежду и уже шла в серебряную воду. У Никиты аж захватило дух, до того узка была ее талия и до того широка она была в бедрах. Нетерпение мужчины сделалось ему понятным. Афродита, как известно, вышла из пены морской, но (вполне вероятно) могла вот так же уходить в ночное море.

Вот только убитую метеоритом старуху, запоздало (и никчемно) подумал Никита, ночное серебро преобразить (оживить?) бессильно.

Дядя прыгал на песке, запутавшись ногой в штанине, как (недавно) Савва, обнаруживая антенно взметнувшийся в плавках член.

Впрочем, в дядином случае это было более объяснимо, нежели в случае Саввы. А может, менее, потому что Савва спасал Союз Советских Социалистических Республик, а дядя всего-навсего готовился ублажить собственную плоть.

«Не вздумай! Тебя посадят! Как я один вернусь домой?» — зашипел Никита. У него не было сомнений: брат собирается огреть прыгающего по песку дядю пистолетом по голове, нагнать женщину, да и изнасиловать ее (с вероятным утоплением) прямо в море.

Савва наверное так бы и сделал, предварительно «вырубив» Никиту, но на счастье Никиты прямо на пляж, светя фарами, лихо вкатились побитые «Жигули», из которых высыпалось не меньше десяти нетрезвых и практически раздетых любителей ночного купания разного пола.

«Пошли! Они здесь все затопчут, нас не найдут!» — потащил брата в сторону выхода с пляжа Никита.

Тут и милиционер начал подавать признаки жизни. Он прохрипел: «Ох, б…», уселся на песке. Удержаться, впрочем, ему не удалось. Видимо, единственно возможным для него в данный момент положением было горизонтальное.

«Fare the well and if forever, still forever fare the well… — произнес Савва уже на асфальте среди кипарисов, магнолий и жимолости. — USSR…» — лицо его было в слезах.

«Что случилось? Кто тебя обидел? — прямо из тьмы, из кипарисов, магнолий и жимолости, видимо, только что справив малую нужду, шагнула к едва успевшему сунуть пистолет за пояс и прикрыть его рубашкой, Савве девушка в белой футболке и белых же шортах. У нее были зеленые, широко расставленные глаза и вспотевший лобик под челкой. Девушка поддувала под челку, смешно выставляя вперед нижнюю губу. — Утешься, — погладила Савву по голове, — на моей груди, хотя, конечно, — весело подмигнула Никите, — не сказать, что она у меня очень большая».

Никита взглянул на часы. Обычно, ему никогда не удавалось застать этот момент, но тут прямо на его глазах число «18», щелкнув, сменилось на «19». Было семь минут первого. Почему-то цифры задерживались с прыжком.

«Поздно», — ласково погладил девушку по (не такой, впрочем, и маленькой, отметил приметливый Никита) груди Савва.

«Поздно?» — удивилась девушка.

«Я имею в виду, эпоха кончилась», — пояснил Савва.

«А по мне, так эпоха только начинается», — удивленно посмотрела на него девушка.

«Иди домой», — сказал Савва Никите.