Реформатор

«А в том, — стиснув зубы, побелев щеками, произнес Савва, — что ты не понимаешь, что происходит. Не понимаешь, что сделался одинаково омерзительным, как тем, кто тянет влево, так и тем, кто вправо, и даже тем — кто хочет стоять на месте. Почему? Да потому, что ты в данный момент олицетворяешь собой все самое гибельное, позорное, смутное, что только может случиться со страной. Во-первых, ненормальность существующей системы власти, ничтожность государственной машины, за руль которой, оказывается, можно посадить любого. Во-вторых, пустоту, в которую ты, как некогда царь Мидас в золото, превращаешь все, к чему ни прикоснешься. Ты не знаешь, какой это взрывчатый материал — пустота обманутых надежд, не глядя, рассыпаешь ее, как тротил вокруг костра. В-третьих, цивилизационный тупик, куда ты загоняешь страну. Только идиот сейчас не понимает, что историческое время Запада на исходе, что грядет Великая Антиглобалистская революция, что дни доллара и нынешней финансовой системы сочтены. Но ты, как быка на бойню, тащишь Россию в сырьевой обоз исчерпавшей себя, не имеющей будущего западной цивилизации, продлеваешь ее существование за счет разорения собственной страны, лижешь задницу ее ничтожным, ни на что не способным лидерам. Ты спрашиваешь, как я могу тебе помочь? Да, в сущности, никак, если ты сам не хочешь себе помочь. А поможешь себе ты лишь в том случае, если осознаешь, что спасти страну могут только цивилизационный сдвиг, новая реальность, иная система ценностей, жизнь по новым правилам. Ты должен впустить это в себя, сделать своей сутью. Пока еще есть призрачная возможность отвалиться от тонущего западного корабля. Ты должен философски обосновать этот сдвиг, сформировать новую реальность, утвердить новую систему ценностей, детально расписать жизнь по новым правилам. Только тогда ты останешься в истории. Ты же пока боишься очистить страну от дерьма твоих предшественников. Ходишь по нему, не замечая, как сам начинаешь смердеть. Держишь руки на руле, но не крутишь его ни влево, ни вправо, не давишь ни на газ, ни на тормоз. Ты даже представить себе не можешь, как скор и внезапен будет твой конец. Так можно управлять Люксембургом, но не Россией. Ей нужен иной масштаб решений. Ты должен на что-то решиться. Иначе»… — Савва махнул рукой, отступил от президента, как если бы тот и впрямь смердел.

Никита понял, что пришел конец их беспечальной (как на поляне у солнца в горсти посреди периметра черного урагана) жизни. Он вдруг с (совершенно неадекватным предполагаемому событию) ужасом подумал, что Савва… продаст водяной матрас. Хотя, непонятно было, при чем здесь водяной матрас, почему (кому?) Савва должен его продавать, и что до этого Никите? Ему захотелось схватить президента за горло. Он едва сдержался, чтобы не завопить: «Не трожь, гад, наш матрас!» Никита понял, что (во всяком случае, его) разум — инструмент тонкий, ненадежный, а главное, ускользающий. Куда, подумал Никита, ускользает разум, неужели туда, где ему лучше и проще? Но где это место?

«Ах ты, ублюдок, — шагнул к Савве президент определенно с намерением дать ему в морду. — Мне говорили, что ты ублюдок, что тебя давно надо прихлопнуть, но я, дурак, не верил. Я отвечал, не мешайте парню работать. Теперь я понял, чем ты здесь занимаешься!»

Воистину Фонд «Национальная идея» превращался в филиал дома для умалишенных.

«Только не объявляй меня американским шпионом, — ввинтился в окончательный (из которого уже не выйти) штопор Савва. — А то придется быстренько отпустить. Ты ведь у нас гроза всех шпионов».

Кулак президента просвистел в воздухе, но не коснулся лица Саввы, перехваченный… блоком, который поставил восставший из кресла отец. Сейчас он совершенно не походил на чучело, пустой ворох одежды. Глаза отца весело (как у сытого ворона) блестели, тело излучало энергию. Да он ли это, изумился Никита, расслабленно бродил с пивком по Кутузовскому? Похоже, «Самоучитель смелости» был не только теоретическим трактатом, но и практическим руководством.

«Ладно, ребята, погорячились, и хватит. Закрывайте базар, — сказал отец, отпуская руку президента, делая знак лезущему в подмышечную кобуру охраннику, что все в порядке. — Я понял, что тебя гнетет, сынок, — повернулся к президенту, — и знаю, как сделать так, чтобы овцы были целы, а волки сыты. Ты ведь именно к этому, быть может даже неосознанно, стремишься всей своей душой. Потому тебя и поставили. Чтобы не тронул тех, кто наворовал — раз. Чтобы особо не суетился, не путался под ногами — два. Ну, а пока ты тут сидишь, они решат, что делать дальше. Я тоже к тебе давно присматриваюсь. Знаешь, кто твой тотемный зверь? Овца в волчьей шкуре. Пока еще народ видит волчью голову. Но уже видит и копытца, слышит не рык, но блеяние. Я знаю, как сделать так, чтобы ты проходил в волчьей шкуре… долго, точнее, сколько тебе нужно. Говоря, по-простому, я знаю, как не только отсрочить то, что показал на макете он, — кивнул на Савву, — но как все это переиначить в твою пользу».