Реформатор

Справедлив хозяин. Добр и щедр. Но и лют бывает. А тогда уж ему под руку лучше не попадаться. И сейчас, похоже, тот самый случай.

Очень скоро дюжина воев выметнулась со двора и, распугивая кур да бродячих псов, пронеслась по улице детинца, выскочив в город и далее к воротам. Люди едва успевали жаться к стенам домов, чтобы не быть стоптанными копытами. Не принято в Переяславле устраивать на улицах скачки. За то спрос серьезный и вира положена. Но, видать, боярину «Правда»[2] не указ. Эвон как погоняет боевого коня. И как только никого не стоптал.

Старая заброшенная мельница укрыта с большака деревьями. К ней вьется едва заметная тропа. А было дело, имелась тут наезженная дорога. Но случилось так, что хозяин помер. А ниже по течению появилась другая мельница, побольше прежней. Вот и захирело подворье. Но, судя по едва заметной стежке, кто-то туда регулярно наведывается.

— Мельницу окружите, чтобы ни одна мышь не выскользнула.

— Может, я с тобой, боярин? — предложил Боголюб.

— Ни к чему. И сам управлюсь.

— Вмешиваться не стану. Но тебе видок[3] потребен, чтобы все по «Правде» было.

— Добро.

Сама мельница стоит покосившись и уж почти разрушилась. Без ухода и догляда все приходит в запустение. Сараи также покосились, и крыша прохудилась. А вот домик, по всему видать, содержат в порядке. Кто? Да мало ли. Не иначе, кому-то понадобилось. У крыльца привязаны две лошади. Знать, есть внутри кто-то.

Десяток рассыпался по кустам, охватывая подворье. Движутся словно тени, не смотри, что все в железе. И сам боярин с Боголюбом выказали не меньше ловкости, подобравшись к самому крыльцу. В этот момент из-за угла появился какой-то паренек с ведром в руках. По всему видно, холоп, что за домиком присматривает. Не успел он удивиться, как тут же упал в беспамятстве, словив в лоб могучий кулак десятника.

Ратибор поднялся на крыльцо и дернул дверь. Открыто. Не стерегутся полюбовники. Конечно, если в берестяной цидульке правда прописана. Он до последнего верить не хотел в измену. Когда несся по улицам града, все всматривался в прохожих, шарахающихся в стороны. Вдруг ладу свою приметит. Прошел из сеней в комнату.

— Здрава будь, Смеянушка, — угрюмо произнес он.

Нагая девица на постели, устланной медвежьей шкурой, сжалась в комок, потянув к подбородку одеяло из волчьих шкур. Вторуша подхватился и бросился к мечу, прислоненному к стене. Да только кто же ему даст шанс. Сердце стонет от обиды и горечи, в голове бурлит котел ярости, а тело само все делает так, как должно.

Короткий шорох клинка, покидающего ножны, и сталь с ходу отсекла кисть Вторуши, уже почти ухватившую рукоять меча. Шаг вперед и кулак прилетел в душу. Жена сжалась в комок ни жива ни мертва, не в состоянии вымолвить ни звука. Ратибор подбил ногу полюбовнику, отчего тот рухнул на колени. Зашел ему за спину и, не отводя взгляда от глаз Смеяны, вскрыл ему глотку. После этого толкнул коленом агонизирующее тело на деревянный пол.

Подошел к неверной и, схватив за волосы, выволок на средину комнаты. Говорить не хотелось. Вообще. А тут еще и ком в горле, да такой, что боль невыносимая, и дышать нечем. Зажмурился так, что из уголков глаз слезы пошли, невольно всхлипнул и полоснул клинком по белоснежной тонкой шее, враз прорезав ее до самого позвоночника…

— Как он смел! — Ростислав будто пардусом[4] обернулся в сторону вошедшего в горницу, вперив в Федора гневный взгляд.

— Его правда, князь, — заступая дверь так, чтобы тот не смог покинуть помещение, твердо произнес дружинник.

— Отойди в сторону, — прошипел князь.

— Не отойду. Хоть казни.

Нож покинул ножны и замер у горла дерзнувшего противиться княжеской воле. Федор нервно сглотнул, невольно скосив взгляд вниз, хотя и не мог видеть лезвие. Потом твердо посмотрел в глаза Ростислава.

— Вторуша сам виноват. И коли ты в гневе примешь решение казнить, то и до беды недолго. Не все бояре примут это, да и дружина разделится. Добром это не кончится. По «Правде», Ратибору полагается вира в казну. За убиенного прелюбодея Вторушу восемьдесят гривен, за неверную жену двадцать.

— То есть он моего ближника казнит по своей воле, а я должен это принять, — брызжа слюной, гневно выплюнул молодой князь.

При этом он надвинулся на Федора, продолжая удерживать отточенную сталь у его горла. Парень почувствовал, что еще малость надавить, и кожа будет взрезана. Едва удалось сдержаться, чтобы не скрутить этого дурака. Не ссориться ему нужно с князем, а занять место покойного Вторуши.

— Сейчас, — делая ударение на этом слове, вновь заговорил Федор, — «Правда» на его стороне. Но так оно будет не всегда.

— Уверен? — продолжая сверлить его взглядом, поинтересовался князь.

— Знаю, — убежденно произнес парень.

— И когда правда свершится?

— Не минует Вторуше и сорока дней.

— Я подожду, — убирая нож в ножны и дергая щекой, произнес Ростислав.