Redrum 2017

Я обвёл взглядом комнату: в глаза сразу бросилось отсутствие святых образов. На стене висело перевёрнутое распятие, обвитое засушенной змеёй и перемазанное засохшей кровью, стены и потолок сильно закопчёны. В углу русская печь. У окна — массивный, старинный стол из грубо отёсанных дубовых досок. Вокруг стола — три самодельных табурета. На столе — бронзовый подсвечник, и три черные свечи горят, отбрасывая тусклый свет.

В комнате — густой полумрак. Пахло серой и чем-то еще противным, но незнакомым. Стены, пол и потолок покрывали непонятные символы. На нитях висели черепа каких-то животных и птиц, пучки засушенные змеи и крупные пауки, ядовитые травы да грибы.

От увиденного плохо нам стало с батей. Впали мы оба в какое-то непонятное оцепенение. Горло перехватил спазм, и не могли мы вымолвить ни слова.

Еще сильнее пахнуло на нас серой — это «бабуся» к нам приблизилась, бормоча что-то неразборчивое себе под нос и потирая руки.

Подошла она к печке и разожгла огонь. Потом повернулась к нам, щелкнула пальцами, и мы так же неожиданно оказались сидящими за столом.

Что тут сделаешь?

Сказал батя: «Ладно, сынок. Давай-ка тут и поужинаем». Были у нас с собой харчи — их мы и выложили на стол. Бабка усмехнулась и говорит:

— А давайте-ка, казачки, «беленькой» тяпнем, — и достала старинную стеклянную бутыль — «четверть» у нас её до сих пор называют. Наполовину заполненную самогонкой.

— Да давай хряпнем, — говорю, — чего уж там! С устатку-то как раз она кстати будет!

Выпили по три стаканчика под закусочку. Разомлели немного. Разговор начали — о том, о сём, что да как. Так и просидели до полуночи.

Как только стрелки часов указали на 00:00, так с «бабусей» начали происходить чудовищные метаморфозы: лицо исказилось страшными гримасами, нос вырос и загнулся крючком, и сама она выросла раза в полтора, пальцы скрючились и на концах у них появились длинные звериные когти.

Зловеще захохотала старуха: «Хе-хе-хе-хе, хе-хе-хе-хе» и побежала к печи, разожгла огонь, поставила на плиту огромный чугунок (литров на сорок, никак не меньше). Побросала в него ядовитые грибы, травы и коренья, засушенных змей и пауков. Варево противно забулькало и едко завоняло.

От увиденного дрожь пробрала нас с батей — даром, что выпивши. Мурашки так и побежали по телу. На затылке волосы зашевелились. Бабка выхватила откуда-то шерстяной клубок и как давай его крутить в руках — быстро-быстро. Потом узелки завязывать начала, напевая гнусавым голосом: «Завяжитесь узялки, скрутять вас сяйчас они. Пусть бясовские ремни вас скують, как кандалы. Узялочки, узялки… Всех чартей сюда гони! Пусть здесь будуть до зари»!

— Батя! Да это же ведьма! Самая настоящая ведьма! Делать-то чего нам теперь?! — вскрикнул я.

И тут силища неведомая скрутила, спутала нам руки и ноги, да так, что шевельнуться нет никакой возможности. «Чёрт его знает, что это такое! — отвечает батя и говорит бабке: Ты что это творишь коряга старая?» А ведьма, знай, хохочет: «Хе-хе-хе-хе, хе-хе-хе-хе!» И ладони радостно потирает. А потом и говорит: «Они ноне тут скорёхонько будут!»

Я переспросил:

— Это кто же — они?

— Кто, кто? Да черти, само собой! Вона ведь как путы бясовские вас стряножели крепко! Скрябутся уже в пячи мои котики, ужо шкуры с вас спустят!

Взяла она в руки массивную кочергу с длинной деревянной ручкой, принялась ею в печке орудовать и напевать противнейшим голосом: «В дом скорея вы входитя, да каргу развисялитя, котики, ко мне лятитя, казачков в клочки порвитя!» Плюнула три раза прямо в печку и резко открыла заслонку трубы. И прямо из неё стали выпрыгивать в избу невероятных размеров котищи — чёрного цвета, с глазами, горящими самым, что ни на есть, демоническим огнём.

Каждый кот величиной с немецкую овчарку, на лапищах — когти, а из пасти изогнутые клыки торчат…

Тут уж я от страха начал самообладание терять, а батя мне и говорит:

— Скорей, «Живые помощи» читай! Не медли!»

Не помня себя, начал я читать, удивляясь сам, что слышу свой голос. Читал я вслух девяностый Псалом, громко-громко. И тут путы слабеть начали, воздух наполнился едким дымом — и пропали они совсем. Ничего нас больше не сковывало.

Ведьма это прочухала — захохотала: «Ото ж, кажу, повязло, так повязло! Не простыя казачки мяне попались ныня! Ужо я лет сто таких ня встрячала! Обычных людишков морить надоело — страсть, как скучно их губить, даже не сопротивляются. А вот вас уморить — так истянная радасть! С казачками давно потягаться хотела!»

Тут котищи завыли — спрашивают у ведьмы: «Когда работу дашь, карга старая? Али напрасно звала? Зачем тревожила?»

Ведьма указала корявым перстом на нас и как гаркнет котам:

— А ну, котики-обормотики, закрутитя энтих казачков как следует!

Котищи все разом заголосили и набросились на нас. Не знаю, что батя почувствовал, а у меня от ужаса будто кровь остановилась. Никогда такого страха я еще не испытывал! И ноги так нехорошо и совсем не во время начали предательски дрожать. Я только охнул. Хотел молитву читать — не идет.