Redrum 2017

Федька почувствовал неодолимое желание сорваться бегом, напролом через хлещущие по лицу ветки рвануть к дороге подальше от этого треклятого луга, но страх оказался сильнее. Страх сковал его, не давая возможности шевельнуть и пальцем. Краем глаза он заметил движение слева. Мимо него, еще ближе, чем раньше, прошествовала Наташка, прижав что-то к груди одной рукой. В другой она несла свежесрезанную разлапистую ветвь, сочащуюся вязкой жидкостью. Федька отчетливо уловил запах елея, столь знакомый ему по рождественским богослужениям. Наташка вышла на луг, и ее подруги замерли, лишь мелко подрагивая плотоядно оскаленными головами в венках. Глаза их словно заросли бледными бельмами, едва выделяясь на фоне белоснежной кожи, тонкой, как бумага. Черные одеяния завились вокруг худых, усохших тел игривым дымом. Невидящие очи провожали Наташку, пока она обходила треугольник по кругу, очерчивая этот круг ветвью с елеем. Как только она вернулась в точку, откуда начала круговое движение, ветер внутри замкнутого кольца словно прекратился. Трава расправилась и замерла. Набухшее жирными тучами небо притянулось к земле, и ночь осыпалась по горизонту, обнажив серый купол. В хищном восторге замерли три девушки. Наталья осторожно, будто боясь оступиться, вошла в центр треугольника. Взмахнула ветвью на запад снизу-вверх, справа-налево. Затянула тонким переливчатым голоском одну ноту под одобрительный хрип подруг. Взяла то, что прижимала к груди, в две руки и подняла вверх над головой. В ее руках протяжно заскулил Булат, дрожа от страха. Наташкины подруги хрипло разразились одобрительным клекотом, жадно устремив вытянувшиеся ощеренные пасти в сторону щенка. Наталья опустилась на колени, по грудь скрывшись в траве. Стянула через голову платье, оставшись нагой, и бросила его в сторону. Снова взяла щенка в руки и воздела над головой. Стальным ручейком зазвенел ее голос:

— Я, Наталья, Володимира дочь по крови, Чернобогова дочь душою! Возношу небу и грозам! Подношу полям и урочищам! Посередь углей, стороной живых трав, за Смородинов мост, за Смоляны воды, за кровав Алатырь! Буде Алатырь окроплен, да бесы кровь слизаюти! Да аспиды ползучие яда пополнити! Да окудницы ведовство свое пробуждаити! Буде по сему!

Ее подруги медленно, будто боясь спугнуть, двинулись к ней. Одна из них заговорила хриплым голосом, схаркивая слова:

— Стальны вериги, черны вежды! Мор, мор кличу окаянным! Мор скотине! Мор птице! Мор человече! Бесов поцелуй, опламень меня, даждь мощей осквернити! Вижу, вижу стервь, извивающуся, аки гадина на крестецах! Даждь испити влажи, охолонити тлеющи нутри! Окропи пожар да живой водою, водою красныя, что в живом течети! Даждь гасити свет, да свят сквернити! Пообогулити капища да хрестьянских идолищ! Даждь церквам охульным смрад! Даждь лжебожия свергнути!

Крик перешел в клокочущее рычание, и подхватила вторая:

— Хрестьянски боги да молчат, молчат да не учюти человечим мольбам! Скверна, скверна веется посолонь меня! Посолонь меня, противосолонь чело-вечишка! Скверна точити зубы вострые, зубы вострые да по мозговы косточки! Человечий дух медом изопью, изопью, схаркну, да рукавом оботруся! Оботруся десным — мор землей пойдети, оботруся шуем — буесть живь объ-яет! Что окрест меня? То погосты чити! Что в земле сырой? То кости старыя! Кости старыя, червем битыя! Мяса гниль пожрам, разжиревши червь! Прилетят по червиву душеньку да гуси-лебеди! Налетят стаею камнекогтевой! Да пообломаюти когти каменны об могильну землицу! Поисточат клювы о червивы стены! Не подняти! Не подняти!

Визгливо завела третья:

— Не подняти согнившего! Не разбудити истлевшего! Оперечь него смрадный бес сидит! Бес сидит, да червю плоть подает! Черноротый бес образа кадит, кроет копотью свят без святости, гнидами ползет под порог люду, языцем прельстивым манит в трясины серные! Сгинь, сгинь, креста отрок! Сгинь во пламени! Сгинь в забытии! Забвень церквы в кострешах! Затми образы святы грехоми! Блуд цари за-под тем крестом! Блуд пред очи тлевши святых! Буде скопити все подчревия! Буде змий царити во кадилушах! — и зашлась в диком необузданном хохоте.