Редхард по прозвищу "Враг-с-улыбкой" (СИ)

Но пока что прийти к какому-то определенному решению он не мог. Признаваясь себе, он мог сказать, что не особо и старался порой прийти к нему, к решению создавшейся ситуации, которой он не мог пока подобрать названия.

Из леса, похрустывая сушняком, кто-то тяжело шел прямо на их костерок. Редхард принюхался, нанесло из чащи запахом крупного зверя. Медведь. Летом, правда, они не очень охотно кидаются на людей, но мало ли. Может, этот был недавно ранен людьми или имел с ними еще какие неприятности? Или просто был бешеным?

Все эти мысли фоном шли в его голове, в правой руке его давно уже лежал «огнебой», стволами смотревший в сторону источника шума. Будь ты хоть трижды бешеный, но от фунта серебра в голову не поможет и полное помешательство.

Почти не просыпаясь, Ребба пробормотала несколько слов и тихонечко дунула в воздух, а уже в следующий миг трещал валежник, скрипели молодые деревца, с шумом, треском и отчаянным ревом несся от их стоянки медведь, давая понять ночным жителям, что у костра, который сам по себе был зверью малопривлекателен, собралась такая публика, что лучше туда просто не соваться.

Иначе думала сова, сидевшая от Редхарда на расстоянии вытянутой руки и пристально на него посматривающая. Редхард показал ей серебряную монету, носимую всегда с собой в кармане на поясе. Сова никак не отреагировала на блестящий предмет. Значит, настоящая сова. Не родня Реббы. Но он же не в облике змелюдя, которого бескорыстно любили совы? Странно. Чуют, что ли, что он змелюдя он отделен цепочкой синего булата, с капелькой заблудившейся некогда в ночном небе звезды?

Редхард протянул к сове руку, осторожно провел рукой по перьям. Сова зажмурилась и очень самодовольно раскрыла клюв. Редхард усмехнулся, погладил по плечу что-то забормотавшую во сне Реббу, погладил еще немного сову, а потом уснул. Как провалился куда-то.

Сова же перебралась на сук прямо над ними и всю ночь настороженно несла караул, всматриваясь во тьму и прислушиваясь к любому шороху. Ближе к рассвету она бесшумно снялась и улетела на покой. Но ни Редхард, ни Ребба этого не видели.

Он проснулся, как всегда, сразу, никогда не бродил он после пробуждения полусонным, вялым, скверно соображающим.

— Ты говорил во сне, — сказала Ребба. Она всегда просыпалась чуть раньше него. Еще ни разу не ухитрился он проснуться до того, как она вставала.

— Что говорил? — недовольно спросил он.

— Говорил про какого-то старика. Просто сказал: «Как жаль, старик, что ты так рано ушел». Что за старик?

Редхард промолчал, а Ребба не стала настаивать, собрала сухих веток, и вскоре котелок забулькал кипятком, куда Редхард щедро кинул горсть чая. Чай он предпочитал покрепче.

— Что за старик, спрашиваешь? — откинулся Редхард к дубу со своей кружкой, попыхивая трубкой. — Это странная история. Моя история. Начала которой я не знаю.

— То есть? — удивилась Ребба.

— Ты будешь слушать? — осведомился Редхард и та лишь кивнула.

— Когда я пришел в себя, первые слова, что я услышал, были сказаны стариковским, дребезжащим голосом: «Вот ты и ожил, дитя Серой Осыпи». Я не понял смысла, тогда я не знал ни одного языка, но почему-то слова запомнил навсегда. Я лежал на кровати, в лубках, с дикой болью в переломанных костях и с совершенно пустой головой. Я ничего не помнил. Вообще. Ни кто я, ни откуда. Ни своего языка, если он был.

Существовало поверье, что на Серой Осыпи находят тела тех, кому слишком тесно оказалось в их родном прежнем мире. Но, по большей части, находили там только покойников, упавших, казалось, прямо с неба. Серая Осыпь — горная гряда, вершина которой скрывается за облаками и не было в Черной Пади человека, который когда-либо взошел на нее. Ее просто боялись, но в отличии, например, от страха перед Веселым Лесом, боялись просто нутром, чутьем, осознанием, что слишком уж велика тайна, лежащая на вершине скал.

Старик шел по тропинке, временами тяжело нагибался, срывал то травинку, то цветочек и бережно клал в свою холщовую суму. Что-то белело на валунах у подножья Серой Осыпи.

— Еще один, — горько сказал старик, подойдя поближе. Перед ним, перегнувшись через валун спиной, лежало тело мужчины. Хотя нет. До мужчины было еще далековато. Юноши. Лет семнадцати. Лужа крови, успевшая засохнуть, растекалась из-под его затылка, а руки и ноги были вывернуты и разбросаны самым причудливым образом.

— Что же вам все неймется умереть? Разве так ищут смерти? — сказал старик что-то уже совсем странное, подойдя к покойнику вплотную. — А теперь изволь тащиться домой за лопатой и рыть тебе могилу, — недовольно пробормотал он. На всякий случай приложил сухую, узловатую старческую ладонь к шее разбившегося паренька. Держал долго, наверняка.

…Слабый, медленный удар крови в жилке ощутила его ладонь. За ним второй. Третий. Сердце билось, хотя могло в любой момент остановиться навсегда.

— Час от часу не легче! — проворчал старик, — теперь мне придется идти за повозкой и везти тебя в дом, эгоист несчастный! — но, ворча и суля юноше всяких зол, старик быстро, как только мог, зашагал по тропинке обратно, туда, откуда пришел.