Редкая отвага

Мой спутник упорно держался в пяти-шести шагах позади меня. Я пробовал останавливаться, чтобы он меня догнал, но тогда мальчишка тоже замирал на месте и с подозрением косился на меня, выжидая, когда я снова пойду вперёд.

Вдруг дорога резко повернула вправо, к волнистой гряде холмов. Она вела через перевал Колокум к городку Элленсбергу по другую сторону гряды. Холмы были высокие, и забираться на них предстояло долго, но нам ничего не оставалось, кроме как стиснуть зубы и начать карабкаться.

Дорога через перевал показалась мне более крутой, чем прошлой весной, когда мы спускались по ней с папой. Не знаю, как мой молчаливый приятель к этому относился, но нам часто приходилось подсаживать друг друга и хватать за руку, если кто-то поскальзывался. Похоже, он всё меньше боялся моих прикосновений.

Трудно сказать, сколько часов мы карабкались по тропе, но солнце уже садилось, а перед нами вырастали всё новые и новые холмы. Зато теперь, когда я оглядывался, река выглядела далёкой и узкой, а значит, забрались мы высоко.

Стало холодать, и небо стремительно темнело. Я решил, что пора сделать привал. На одной из ближайших вершин я заметил небольшую площадку, откуда открывался вид на всю долину и где можно было укрыться под выступом скалы. На земле виднелся круг из камней со следами копоти. Похоже, мы были не первые, кто нашёл здесь приют.

Я привёл туда своего безымянного спутника и бросил сумку на утоптанную землю.

– Ну, вот он – дом, милый дом! – сказал я. По лицу маленького китайца невозможно было что-либо прочесть, и он всё ещё тяжело дышал после очередного подъёма. – Давай соберём хворост.

Я зашёл в подлесок поискать веток для костра среди низких сосен. По коже уже бегали мурашки от холода, и мне не терпелось развести огонь. Когда я вернулся в лагерь, покачиваясь под весом набранного хвороста, мальчишки там не оказалось. Я положил ветки на землю и огляделся. Тут и он появился – возник как-то неожиданно в тусклом вечернем свете и бросил свою охапку на мою. Раздался тихий стук.

– Хорошо, – выдохнул я и кивнул. – Ещё.

К тому времени, как мы набрали достаточно хвороста на ночь, в небе зажглись звёзды и само оно стало того тёмно-фиолетового оттенка, который потом очень скоро сменяется чёрным. Мы вместе подтащили к кострищу длинное бревно с плоским боком, чтобы было на чём сидеть. Я достал спички, которые купил у мистера Миллера, и стал разводить костёр.

Вскоре внутри круга из камней заплясал жёлтый огонь, радуя нас долгожданным теплом. Древесина весело потрескивала. Я опустился на бревно, а китаец сел с другого края, так далеко от меня, как только мог. В нашем убежище было уютно, и скала защищала нас от порывов ветра, налетающего внезапно и продувающего холмы насквозь. Каменная стена за нами возвращала тепло, так что нас грело с обеих сторон. Какое-то время мы молча жевали яблоки и полоски вяленого мяса.

Не знаю, почему я вдруг заговорил. Может, когда сидишь у костра, тянет на разговоры.

– Я хочу вернуть свою лошадь, – объяснил я, глядя на извивающиеся языки пламени. Мальчишка вскинул голову и покосился на меня. – Её звать Сара. Молодая кобылка, всего девять лет. Рыже-пегая, с меткой на ухе. Самая красивая из всех, что я видел. А ещё быстрая, как ветер. Наполовину индейская, так что с характером, но для меня в ней всё прекрасно. Сама поворачивает куда надо, указывать не приходится. Мама говорила, что у нас с Сарой как будто одно сердце на двоих.

Костёр потрескивал и шипел. Где-то во мраке ухнула сова. Мой молчаливый приятель надкусил яблоко. Когда я жил с мистером Гриссомом, поговорить мне было особо не с кем, и теперь накопившиеся слова лились из меня потоком:

– Па мне её подарил на четвёртый день рождения, годовалую, чтобы мы росли вместе. Сразу посадил меня ей на спину. Ездил я без седла уже к пяти годам, а в девять мы с ней перепрыгивали через изгороди. – Я взглянул на маленького китайца. – У тебя-то, наверное, лошади никогда не было?

Он нервно сглотнул, не отводя глаз от костра.

Я поднялся и бросил в костёр ещё одну толстую ветку. Постоял какое-то время у кучи с хворостом, глядя на небо. Звёзды сверкали тут и там, и каждую секунду загорались новые.

– Моя младшая сестрёнка рассказала мне кое-что забавное о звёздах, – сказал я, усаживаясь обратно. – Мол, некоторые индейцы верят, что это костры наших предков. А когда мы умрём – отправимся к ним на небо и разведём свои. – Я заметил, что стал говорить намного тише, но мой спутник всё равно ничего не понимал по-английски, а значит, это было не так важно. – Только когда поднимаешься на небо, у тебя ничего с собой нет, и спичек, конечно, тоже. Именно поэтому моя сестрёнка решила, что все огни зажигает Бог, чтобы умершие могли сидеть в тепле даже на небесах и чтобы знали, что их там ждут. Она всегда гадала, какой из костров горит для неё. – Я почувствовал, как уголки моих губ слегка поднялись, но вместе с этой слабой улыбкой глаза защипало, и я быстро заморгал, отгоняя слёзы. – Мы… мы часто глядели на звёзды и думали, которые из них наши. Выбирали свой костёр, который ждёт нас на небесах.