Речной бог

Я собирался посадить по краю своего участка ряд смоковниц. Ямы для них были вырыты. Теперь никто не посадит эти деревья, так как я покидаю Карнак, и ямы послужат могилами для моих любимых зверюшек. Было уже за полдень, когда я засыпал последнюю могилу, но ярость моя не утихала. Если я не был готов расквитаться за все, то мог, по крайней мере, осуществить небольшую месть в предвкушении будущей полной расплаты.

В кувшине возле моей кровати еще осталось немного кислого молока. Я взял его в руки и подумал, нельзя ли каким-нибудь образом доставить его на кухню великого визиря. Стоило отплатить ему его же монетой. Но в душе я подумал, что мысль эта бесполезна. Вельможа Интеф слишком хитер, чтобы его застали врасплох. Я сам помог ему разработать меры предосторожности, которые обезопасили его от яда наемного убийцы. Без тщательной подготовки к нему не подобраться, а сейчас он будет настороже. Нужно проявить терпение, но это было невозможно. Если я не мог убить его самого, то мог отплатить ему частично, как бы уверив в том, что полная расплата неумолимо последует за первым взносом.

Держа в руках смертоносный кувшин, я выскользнул через черный ход, ведущий из половины мальчиков на кухню и на улицу. Мне не пришлось долго разыскивать молочника, окруженного стадом коз. Я подождал, пока он наполнил мой кувшин до краев жирным молоком, выдоенным при мне из раздувшегося вымени, и отдал его мне. Кто бы ни приготовил этот яд, он положил в кувшин столько, что отравил бы половину жителей Карнака. В кувшине наверняка осталось более чем достаточно яда.

Один из стражников визиря лениво торчал у дверей в комнату Расфера. Если у дверей стоял стражник, Расфер еще сохранял ценность для вельможи Интефа, и потеря ближайшего помощника не только рассердит его, но и принесет серьезное беспокойство.

Стражник узнал меня и жестом пригласил в комнату больного, где воняло, как в свинарнике. Расфер лежал на грязной постели, обливаясь потом. Я сразу понял, что операция прошла успешно. Расфер открыл глаза и слабо выругался. Он уже был уверен в своем окончательном выздоровлении и мог со мной не цацкаться.

– Где ты был, бесполый мошенник? – прорычал он, и решимость моя окрепла; я избавился от последних следов жалости. – Если бы ты знал, какая боль мучила меня с тех пор, как ты сделал дырку в моем черепе. Что ты за врач…

Палач продолжал в том же духе, а я, сделав вид, будто не обращаю внимания на его ругательства, разбинтовал грязную повязку на голове и осмотрел рану. С чисто профессиональным интересом рассматривал маленькую ранку, оставленную сверлом. Операция была проведена безупречно, и я даже почувствовал какое-то сожаление оттого, что мои труды пропадут даром.

– Дай мне что-нибудь от боли, евнух! – Расфер попытался схватить меня за край одежды, но я увернулся от него и отступил в сторону.

Я сделал вид, будто сыплю лекарство из стеклянного флакончика в его чашу, – это была обыкновенная соль. Потом долил из своего кувшина молока и поставил чашу на пол.

– Если боль будет слишком сильной, это ослабит ее, – сказал я ему. Даже сейчас я не мог заставить себя дать палачу в руки чашу с ядом.

Он приподнялся на локте и потянулся к ней, чтобы выпить содержимое. Но не успели его пальцы коснуться чаши, как я оттолкнул ее ногой. В тот момент мне показалось, что мной двигало простое желание продлить удовольствие. Нравилось смотреть, как он мучается, и слушать жалобный вой:

– Добрый Таита, дай мне лекарство. Дай выпить его. Боль в голове сводит меня с ума.

– Давай-ка сначала поговорим, добрый Расфер. Ты слышал о том, что госпожа Лостра попросила в качестве прощального подарка от вельможи Интефа – меня?

Несмотря на боль, он ухмыльнулся:

– Ну и дурак же ты, если думаешь, что он тебя отпустит. Ты уже мертв.

– Именно это мне сказал вельможа Интеф. Будешь ли ты горевать обо мне, Расфер? Будешь ты оплакивать меня, когда меня не станет? – спросил я.

Он захихикал было, а потом остановился и посмотрел на чашу с лекарством.

– По-своему я всегда любил тебя, – прохрипел он. – А теперь дай чашу.

– А ты очень любил меня, когда кастрировал? – спросил я, и он уставился на меня, не говоря ни слова.

– Но ведь ты не можешь обижаться на меня так долго. Это было так давно, и, кроме того, я не мог не выполнить приказа вельможи Интефа. Будь умницей, Таита, дай чашу.

– Ты смеялся, когда резал меня. Почему ты смеялся? Почему это так развеселило тебя?

Он пожал плечами и поморщился от боли, которую причинило это движение.

– Я веселый человек. Я всегда смеюсь. Ну же, дружище. Скажи, что ты меня простил, и дай чашу.

Я подвинул к нему чашу ногой. Он схватил ее, и я увидел, что движения у него еще очень неуверенные. Молоко расплескалось, пока он поднимал чашу ко рту.

Я не сознавал, что делаю, до тех пор, пока не прыгнул вперед и не вышиб чашу у него из рук. Она упала на пол и, не разбившись, откатилась в угол комнаты. Молоко расплескалось по стене.