Ребята с нашего двора

— Чуть-чуть посандалим, чтоб не скрипело… Если будешь смазывать, то мажь изнутри, и совсем капельку. А то одежду перепачкаете.

Мужчина выдавил из тюбика вазелин, в двух местах аккуратно помазал щеколду.

— Закрывай теперь.

Жека попробовал. Дверь закрылась безо всяких усилий, и замки повернулись легко, бархатно.

— Открывай.

С той же легкостью замки повернулись в обратную сторону. Щеколда теперь повиновалась одному прикосновению пальца.

— Вот так, — сказал мужчина. — Я зазор тут оставил, и если опять дверь сядет, все равно закроются.

— Спасибо, — улыбнулся Жека.

— Не за что. Пустяки.

— Вы вправду денег не возьмете?

— Сказано же тебе. Разреши, я по телефону позвоню?

Мужчина прошел в комнату, набрал номер. Долго слушал, как монотонно пищат в трубке гудки.

— Нету… — проговорил он. — Ну ладно. Слушай, мужик, давай вот этот буфет починим!

— Буфет?! А зачем?..

— Зачем вещи чинят? Чтоб в порядке были.

— Не надо, — сказал Жека, на этот раз непреклонно.

Мужчина шагнул к буфету, посмотрел на тиски.

— Ружье, что ли, мастеришь? Эх… Доску вон изрезал. А эта доска — не верстак ведь, она для другого служит… Зачем так варварски?

— Подумаешь.

— Вот и подумал бы сначала. Эти доски — и здесь вон, и здесь — для удобства. Перебирает хозяйка посуду, выдвинет доску — все можно поставить. Или из ящиков вынуть да сюда положить, покуда порядок наводишь.

— Мать все равно эту бандуру продаст, — сказал Жека.

— Зря… Это не бандура. Это замечательной работы вещь, только неухоженная. Вон какой-то дурак ее масляной краской покрасил. А там ведь полировка была… Давай счистим, так мамаша и не захочет продавать.

Жека, злясь от обиды и неловкости, спросил с вызовом:

— Бесплатно?

— Что — бесплатно?

— Ну, чинить-то будете? Дверь починили бесплатно — спасибо вам. А его вот — тоже бесплатно?

— Чего ты разволновался-то? — спросил мужчина.

— А зачем вы спрашиваете — чинить, не чинить? Знаете же, что без отца с матерью я ничего не знаю! Начнете работать, а мне скандал закатят!

— Ну, сразу и скандал.

— Потому что не мое это дело! И все вы понимаете!

— Знаешь, — сказал мужчина, — честно говоря, не нужны мне ваши деньги. Я без них проживу.

— Зачем же по квартирам ходите?

— И по квартирам я не хожу, — сказал мужчина. — Так вышло. Один мой приятель в этот дом переехал. Больной человек. Я подумал — вдруг надо помочь по хозяйству. Приколотить чего, поправить — знаешь, как на новом месте бывает… Вчера звонил, сегодня звоню — нету его. Вот и решил у соседей спросить, куда он подевался.

— Какая квартира?

— Наверху, двадцать четвертая.

— Озеров?

— Он самый. Ты его знаешь?

— Он опять в больнице, — сказал Жека. — Мы к нему ходили с ребятами.

— Ах, ты!.. Опять, значит, его прихватило… Ну, теперь хоть буду знать. Навещу в больнице.

Мужчина возвратился в переднюю и стал укладывать в чемоданчик свои отвертки и стамески.

Жека, минуту помолчав, спросил:

— Ну, а с буфетом-то этим… Чего он вам сдался?

— Да так, — сказал мужчина. — Посмотрел — и поработать захотелось, руки зачесались. Хорошая вещь-то.

— А мать говорит — рухлядь.

— Знатоки… Показать тебе, что это за рухлядь? Найди свечку какую-нибудь.

Мужчина, усмехаясь, прошагал обратно в комнату. Уверенными движениями отвинтил Жекины тиски, снял их с выдвижной доски, обтер ее ладонью от колючих металлических опилок.

Жека тем временем выдернул из настенного подсвечника витую, осыпанную блестками новогоднюю свечу.

— Добро… — Мужчина огляделся. — И окошки бы завесить еще.

Жека прикрыл форточку и сдвинул на окне шторы. В комнате потемнело. Было похоже на приготовления к киносеансу.

Мужчина поставил доску вертикально, зажег свечу.

— Нет, — сказал он. — Не показывает себя. Погоди…

Раскрыл чемоданчик, достал пузырек и холщовую тряпочку. Смочил ее — по комнате разнесся запах спирта, — затем протер доску.

Доска тотчас заблестела. Будто смахнули серую, давнишнюю пыль с зеркала.

— А теперь гляди… — Мужчина поднес свечку поближе к доске.

Это было удивительно. Темно-красное дерево, из которого была сделана доска, обнаружило глубину. Четко виднелись переплетенные волокна, мерцающие живые нити, завихрения вокруг сучков, похожих на удивленно раскрытые глаза.

Мужчина еще ближе подвинул свечку.

Древесина сделалась совсем прозрачной. Даже бездонной. Под верхними слоями просвечивали нижние, более густые; огонек свечи двоился в них, троился, и казалось — вся доска пронизана винно-красным переливающимся светом.

— На что похоже? — спросил мужчина.

— Как огонь в печке…

— Верно. Этот рисунок дерева так и называется — «пламя». Живой огонь… Весь буфет когда-то вот так сиял.

— Мы не знали, — сказал Жека.

— Жалко, доску ты покарябал.

— Не придет же в голову — свечку тут зажигать.

— Свечка для наглядности, — сказал мужчина. — Эту мебель давно делали. Еще электричества не было. Мастер на близкое освещение рассчитывал…

Живые огни двоились, троились. Волокна переливались, как винные струйки.

— Раздерни окошко, — сказал наконец мужчина.

Он погасил свечку, вставил доску на место.

— Тиски привернуть?

— Не надо, — сказал Жека.

— Я тоже так думаю. Ты бы верстачок себе заимел — ружья-то мастерить. Оно для кого? Для брата младшего?