Ребята из УГРО

— Сволочь ты, Гришка. Все вы гады. — Говорил хрипло, словно с трудом выталкивая слова: — Набил бы тебе морду, да руки пачкать неохота.

— Закон не позволяет, — хмыкнул Никитский.

Фомин достал револьвер из сейфа, сунул в карман.

— Иди вперед. Живо!

Саша еще ни разу не видел Фомина таким разъяренным, хотя в общем-то и раньше Никитский говорил им обоим гадости. Пытался понять, что именно вывело из равновесия дядю Мишу, но так и не понял.

Внезапно в кабинет вихрем влетел Боровик, прямо с порога закричал:

— Что сидишь? Собирайся, Чекулаева убили.

— Как это убили? Ты что, с ума сошел?

— Женьку наповал, а Крючина ранили.

Дорохов сорвался с места, схватил в охапку свою дошку, натянул задом наперед шапку, захлопнул дверь и следом за Боровиком побежал в дежурку. На лестнице их остановил Фомин:

— Куда?

— Дядя Миша, Чекулаева убили! — на ходу крикнул Боровик.

— Знаю. Идите обратно. Чертов велел всем быть в управлении. Он с Картинским выехал на место. Пройдите по кабинетам, предупредите всех, чтобы никто не отлучался. — Приказание всегда мягкого, вежливого Фомина прозвучало твердо.

ТАКАЯ У НИХ РАБОТА

— Товарищи! Наш молодой работник погиб при выполнении служебного долга. Его сразила бандитская пуля. Кто знает, кому она была предназначена? Можно считать, что Чекулаев своей грудью закрыл советского человека. — Начальник уголовного розыска говорил тепло и проникновенно. О Женьке, о необычной работе, о доле работников уголовного розыска. Но Саша ничего этого воспринимать не мог.

«Как же так, Женя? Как же так?» — тяжело ворочалось в его голове. Саше трудно было вздохнуть: в груди саднило, в горле застрял шершавый комок. «Эх, Женька, Женька…»

Когда гроб, обитый красной материей, стали опускать в черный провал могилы, нестройный залп стряхнул с кладбищенских деревьев ворон, сбившихся к вечеру в стаю. Они невысоко поднялись над голыми ветками, хотели опуститься снова, но еще и еще раз, уже более слаженно, ударили револьверы и пистолеты всех мастей и калибров.

— Подождите! Стойте!!! Еще я скажу!

Нарушая похоронный ритуал, Дорохов протиснулся к краю могилы, взглянул на окружавших сослуживцев, студентов-агрономов, что пришли проститься со своим товарищем. Вместо лиц он увидел серые пятна.

— Женя был честным и смелым парнем. — Саша смахнул кулаком слезы. — Я обещаю тебе, друг, работать в уголовном розыске, пока не поймаем последнего гада…

Он оборвал на полуслове, рыдания душили его. Зажав шапку в кулак, Саша медленно побрел в сторону от могилы по какой-то тропинке. В странном полусонном состоянии добрался домой. Мать помогла снять пальто, хотела о чем-то спросить, но Саша молча прошел в свою комнатушку и, не раздеваясь, повалился на постель. Мать осторожно набросила на него теплый платок, задумавшись, постояла рядом. Вот уже полгода, как живет она в постоянной тревоге. Раньше беспокоилась о муже: провожала на войну, выхаживала раненного. В гражданскую свои же станичники, те, кто люто ненавидел молодую Советскую власть, не раз пытались расправиться с большевиком Дмитрием Дороховым. Потом, когда разгромили Деникина и атамана Семенова, Дмитрий уехал учиться в Москву, она одна воспитывала Сашку, жила трудно, в вечной тревоге за мужа. И только в последние годы жизнь наладилась. Муж — кадровый военный, сын — студент, в доме достаток. И тут на тебе, сын пошел в уголовный розыск. Елизавета Васильевна почувствовала приближение новых страхов. Вначале каждый день с тревогой ждала: вдруг придут и скажут, что сын ранен, искалечен, и она бросится в смертельном страхе в больницу. Но прошел месяц, другой, и вроде стало поспокойней. Даже подумалось, что не так и страшен этот уголовный… И вот случилось — погиб Женя, товарищ сына, тот самый ясноглазый мальчик, которого она еще недавно поила чаем с медом, кормила домашними пирогами. А кто следующий? Толя Боровик или Андрюша Нефедов, а может быть, застенчивый Степа Колесов или ее Сашка?

Робкий стук в дверь оторвал мать от тяжких дум. Она открыла. На пороге стояли Анатолий, Степан и Андрей.

Боровик протянул Елизавете Васильевне сверток:

— Тут еда и бутылка. Женю помянуть надо.

Пока мать собирала на стол, разбудили Сашу. Сидели молча, совсем уже взрослые, погруженные в невеселые думы.

— Видели, ребята, на кладбище Лёсика? — прервал молчание Нефедов. — Иду, а он в сторонке, к старому памятнику прижался. Меня аж передернуло от злости, хотел было спросить, что ему-то надо, да он сам ко мне: «Положи, говорит, Чекулаеву, цветы, а то мне самому совестно».

— Совестно, говоришь? — переспросил Саша. — Я давно собирался проверить, где у этого Лёсика совесть, да все недосуг было…

На следующий день Саша позвонил Фомину и попросил разрешения явиться на работу попозже.

— Заболел? Тогда вообще не приходи. Отлежись дома, — заботливо посоветовал Михаил Николаевич.

— Здоров я, дядя Миша. Зайти тут в одно место надумал.

Секретарь городского комитета комсомола принял Сашу тепло, усадил на диван, сел рядом.