Реаниматор

— Лешенька, — справившись с рыданиями, жарко прошептала Алена, слушая учащенное биение его сердца. — Я очень хочу, чтобы... ты был мой, а я — твоя. Понимаешь?

— Да, — ответил Реаниматор. — А ты не...

— Я не пожалею! — отчаянно вскрикнула девушка.

— Но мы ведь больше никогда не встретимся, — из последних сил сдерживаясь, напомнил приговоренный к высшей мере зэк Гольцов. Только вот руки его и горящая желанием плоть не хотели слушать голоса рассудка. Спустив с загорелых плеч Алены тоненькие бретели, он стянул вниз, до бедер, серебристое облегающее платье и, упав на колени, припал к торчащим вверх на упругой юной груди твердым коричневым соскам.

Как же разительно все происходящее отличалось от торопливого спаривания полов, в обиходе называемого «сексом»! Сколько в движениях Алексея и Алены было ласки, нежности, страсти и безграничного желания доставить близкому человеку высшее наслаждение!

В какой-то момент Леха ощутил, как невидимые глазу крылья буквально поднимают их с Аленой над грешной землей и они оба парят в невесомости.

— Я всегда мечтала принадлежать только тому, кого люблю, — сквозь всхлипы, прошептала Алена и, чуть откинув голову назад, блаженно прикрыла глаза. — И я счастлива, что Бог дал мне возможность испытать это счастье... Не говори больше ничего... милый! Иди ко мне! Я так хочу...

— Я люблю тебя, девочка моя ненаглядная.

Подхватив невесомое, послушное тело на руки, Реаниматор, сделав два шага по камере, осторожно, словно спящего ребенка, опустил Алену на тюремные нары. На удивление быстро высвободился из мешковатой робы, остался совершенно голым. Его налившееся желанием и энергией естество конвульсивно подрагивало. Бережно стянул со стройных длинных ножек Алены шуршащее платье.

— Возьми меня, пожалуйста! — умоляла девушка. Ее обнаженная грудь вздымалась, полуоткрытые губы звали к поцелую, ноги, согнутые в коленях, обхватили ягодицы Лехи и настойчиво предлагали войти в жаркое, по-девичьи неподатливое, зовущее в сладкий плен влажное лоно. — Ты — мой муж... А я — твоя жена, — сорвалось с пылающих губ Алены и разрядом молнии отразилось в мозгу Реаниматора. — Навсегда, только ты и я!

— Ты и я, навсегда. И ты — моя жена, — эхом отозвался Леха, совершенно искренне, с пьянящим наслаждением. Без труда нащупав влажную ложбинку, он уперся руками в неудобные, жесткие нары и начал медленно, почти незаметно, входить в трепещущую под ним, закусившую нижнюю губу девушку, чувствуя, как все сильнее и глубже вонзаются в его спину длинные розовые ноготки.

— Боже, как сладко! — шептали ему в ухо горячие губы. — Любимый мой...

Чувствуя, как едва продвинувшийся вглубь фаллос уперся в теснину, Реаниматор на секунду остановился, дал Алене возможность несколько раз глубоко вздохнуть, накрыл ее рот истовым поцелуем и, в тот же миг быстрым толчком бедер вошел в глубь ее расступившегося, полыхавшего жаждой тела. Алена охнула, застыла, напряглась всем телом, широко открыв глаза. Не сдержав переполнивших ее ощущений, дикой кошкой полоснула ноготками от лопаток до поясницы, оставляя на Лехиной спине кровоточащие царапины. Полуобморочный тихий стон Алены потонул в его животном, вместившем в себя радость и боль рыке.

Вот и произошло... Теперь они муж и жена. Навсегда. По крайней мере, для живущего в ожидании своего последнего конвоя Лехи Гольцова.

Лаская гибкое тело Алены, изгибающееся, инстинктивно пытающееся отстраниться, выскользнуть из-под него при каждой отзывающейся легкой болью фрикции, пребывающий в блаженной нирване Реаниматор очень быстро достиг пика, а крепко стиснувшие его поясницу именно в этот момент ноги любимой не позволили ему выйти...

Минуты две-три они лежали почти неподвижно, с невероятно счастливыми лицами. Потом Леха, в глазах которого снова появились грусть и опустошение, поцеловал Алену, осторожно встал, поднял с пола камеры робу и принялся облачаться в черную грубую одежду, которую ему суждено носить до конца дней.

Алена, поняв, какие чувства бушуют сейчас в душе любимого, молчала. Надев трусики и натянув платье от Жана Поля Готье, она присела на краешек нар возле застывшего Лехи и крепко прижалась к нему.

— О чем ты сейчас думаешь? — прошептала одними губами, завороженно глядя на лежащий в центре крохотной камеры окурок сигареты.

— О смерти, — даже не пытаясь обнять Алену, мрачно произнес впавший в прострацию смертник. — Как было бы хорошо, если бы меня прямо сейчас повели на расстрел. Ты даже представить себе не можешь, какая мука — знать, что ничего этого уже никогда не повторится.

— Не говори так... — ласково гладя колючий, щекочущий ее ладонь затылок Лехи и сдерживая вновь подступающие к самым глазам, предательски опускающие вниз уголки губ слезы, жалобно попросила Алена. — Пожалуйста! Мне страшно.

— Ладно, не буду, — выговорил он бесцветно.

— Мне было так хорошо с тобой, — призналась Алена, чуть помолчав.

— Мне тоже, — не стал лукавить Леха.

— Скажи... ты жалеешь о том, что спас меня? — спросила Алена.

— Нет, — качнул головой Реаниматор. — Видно, такая у меня судьба — гнить заживо...