Реальность мифов

Венина сестра показала Ире только что полученную справку о реабилитации главы «клана» Ерофеевых. Корни этой добротной русской семьи — на Кольском полуострове. Три брата еще были у Венедикта, похожие на него обаянием и статью. Нет больше этой семьи. Никого в живых не осталось…

Иру поразило удивительное совпадение. Венин отец сидел в мурманской тюрьме в одно время с ее матерью Валентиной Савинковой.

«Причудливо тасуется колода!» — ничего не скажешь…

* * *

А мы долгие годы собирали о Веничке апокрифы, которые тем уж хороши, что подстегивают воображение. Может, все так и было. А может, не было никогда, хоть и могло быть…

* * *

Рассказывали, что вскоре после выхода третьего номера «Ами» Ерофеев сказал одному из своих собутыльников: «Меня издали в Израиле с предисловием Голды Меир».

* * *

Рассказывали, что однажды, находясь в «ерофеевском» состоянии, он ехал, как всегда, в Петушки, прижимая к груди чемоданчик с двумя бутылками кубанской и с готовой рукописью нового романа «Шостакович», существовавшего в одном экземпляре. И конечно же, чемоданчик был забыт в вагоне. И конечно же, Ерофеев убивался по бутылкам, даже не вспомнив в тот день о пропаже рукописи.

Но это — апокриф, а вот о пропаже полного текста второй Вениной трагедии «Диссиденты, или Фанни Каплан» мы располагаем подлинным свидетельством ерофеевского приятеля Ивана Рудакова.

Закончив трагедию, Веня всюду таскал ее с собой в «авоське». Ему казалось, так оно надежней. Летом 1977 года решили они с Ваней прошвырнуться на велосипедах в Абрамцево — подмосковное дачное место. Взял Веня драгоценную «авоську», взял фотоаппарат и поехали. Привезенные запасы быстро иссякли. Члены у Вени ослабели, а Ваня — мастер спорта, между прочим — как огурчик.

— Я, — говорит, — мигом слетаю в соседнее село, в магазинчик.

Сказано — сделано. Только ехать Ване как-то несподручно. Глянул, а на руле велосипедном с одной стороны «авоська» болтается, а с другой — фотоаппарат. Снял Ваня эти вещи и под кустик положил. Потом, думает, подберу.

Никакого потом не было…

Привез Ваня бутылки. Добавили.

— А рукопись-то где? — спохватился Веня. Бросились искать…

Рукописи, может, и не горят. Но теряются…

* * *

И, говорят, ему снился сон.

Сидит Ерофеев за столом, уставленным батареей бутылок и всякой закусью (во сне чего не бывает). А напротив него Смерть. Тянется к нему, зажав стакан в костлявой ладони.

— Смерть, а Смерть!

— Что, Веничка?

— А ты все можешь?

— Все, Веничка.

— Ну так сделай меня бессмертным.

— А вот этого не могу. Ты, Веня, тогда Богом станешь. Ну взгляни на свою рожу в зеркало. Сам посуди — какой из тебя Бог?

Из этой же серии:

— Вень, а Вень, — говорит Смерть, — а ведь у тебя в Петушках ребеночек есть. Давай его навестим. Гостинцев свезем.

С Ерофеева мигом хмель соскочил. Холодная испарина на лбу выступила.

— Что ты, что ты, — забормотал.

А Смерть — ласково так:

— Не бойся, Веня, я его тоже люблю.

* * *

Рассказывали, что однажды к Ерофееву пришли ребята из ультрапатриотического самиздатского журнала.

— Веня, — сказали, — ты великий русский писатель. Ты первым персты вложил в отверстую нашу язву. Дай нам что-нибудь в журнал.

— Вам нужно что-нибудь идейное? — спросил Ерофеев.

— Напиши, Веня, как русский патриот, о жидах, испаскудивших родимую нашу словесность.

— Хорошо, — согласился Ерофеев. — Только не бесплатно. Мне интересно, какое это чувство, когда тебе платят.

— Тебе, Веня, заплатим.

И Ерофеев тут же содрал с них пятьсот рублей.

Прошло полгода. О Вене ни слуху ни духу. Пришли к нему опять.

— Ты, Веня, деньги взял. Где же статья?

— Я в вашем журнале не только печататься не буду, — я с вами под одним кустиком не присяду.

— Ах сука! Тогда верни деньги!

— Только судом.

* * *

И Ерофеев умер. Не от цирроза печени, а от рака горла. Я видел его за год до смерти в литературной передаче московского телевидения. Чугунное лицо и потухшие глаза. Трубка в горле, и голос из потустороннего мира. Он уже был ТАМ, а не здесь.

Ерофеева приглашали во Францию, где перевод его книги встретил благосклонный прием у самых изысканных критиков. Предлагали операцию. Почти гарантировали успех. Не пустили…

Чего они боялись в период «гласности и перестройки»? Сам Ерофеев никуда не ходил и ничего не требовал. Государство назначило ему пенсию в 28 рублей — и сочло, что выполнило свой долг перед писателем. Друзьям его сказали: «Чего Ерофеев хочет? Его ведь уже печатают на родине. И лечить будут на родине».

Обидно, что он до самого конца остро нуждался. И это при книге, изданной большими тиражами в тридцати странах. Ирине Белогородской, жене Вадима Делоне, получившей от Ерофеева доверенность на ведение в Западной Европе его издательских дел, секретарь престижного французского издательства, хорошо «нагревшего руки» на Веничке, заявил: «Ерофееву? Не заплатим ни франка. Все права принадлежат журналу „Ами“».

Я послал просимый ею документ, но не знаю, помог ли он. Знаю только, что в последующие годы «чужие люди за него зверей и птиц ловили в сети». Многие собирали Ерофееву деньги, переправляли лекарства. В Америке этим занимался обосновавшийся там Левин.