Реальность и мечта

Едва ли он читал больше, чем это было необходимо для ролей. Впрочем, это означает, что он много читал именно хорошую, как правило, литературу. Но часто он не мог понять простых вещей. Рассказывать ему анекдоты было неблагодарным делом: Гриценко начинал выяснять детали анекдота, разваливая его, хотя чувство юмора ему вроде было присуще. А если он выступал на худсоветах, то говорил бесконечно длинно и повторяясь.

Я вспомнил это не ради того, чтобы принизить образ большого актера, не для того, чтобы покопаться в его человеческих свойствах. Главное в актере — его творчество, а какой он в жизни — его личное дело. Он имеет право не делать стены души стеклянными, как витрины, куда могут смотреть все, кому вздумается. К слову сказать, современные актеры слишком часто дают интервью, беседуют, рассуждают, оценивают работу друг друга и беспечно философствуют на самые различные, чаще малознакомые им темы. И получается «взгляд и нечто». А что хуже всего — опустошается заповедник собственной души, что для актера особенно опасно: какая-то тайна в нем должна присутствовать, ему нельзя выбалтываться до донышка. Но порой наши журналисты и репортеры подобны потрошителям, и не всегда нам, актерам, по себе знаю, хватает воли отказаться от бесед с ними, да и не принято отказываться: причин не поймут, скажут — зазнался.

Странности человеческого характера Гриценко в моих глазах не умаляли его профессиональных достоинств, но вызывали удивление и преклонение перед одним из ярчайших актерских имен Театра Вахтангова, где Николай прожил блистательную творческую жизнь. Играя с ним спектакль, мы нередко поражались его неожиданным сценическим находкам. Каким путем он приходил к ним? 1де подсмотрел? Было загадкой, но все оказывалось оправданным, все шло от сути характера, все так подходило к месту, что только диву даешься.

Должен сказать, что актеру нелегко убедить публику в правде образа, но возможно. Сложнее убедить критиков, особенно искушенных театроведов, которые приходят на спектакль с солидным запасом скепсиса и «всезнания» театральных и околотеатральных дел. Но поразить своим искусством товарищей! Причем так, чтобы они не узнали тебя, снова и снова открывать им поистине неистощимые тайники своей индивидуальности — это высший пилотаж. Гриценко владел им. С каждым годом, с каждой ролью он расцветал и креп как актер, удивляя нас неслыханным богатством превращений, многоцветным калейдоскопом характеров. А перевоплощение, в отличие от исповедальности, когда актер играет как бы самого себя, по плечу, со всеми этими «бочками», «им- мельманами», «мертвыми петлями», лишь настоящему асу сцены. Здесь нужна немалая творческая смелость.

Николай Олимпиевич был по-своему уникален и универсален. Для него не существовало преград и пределов. Он мог изобразить бесконечное множество различных походок, голосов, акцентов, жестов, выражений глаз — его пластика была непревзойденной. Иногда в добрую минуту Гриценко, веселясь и озоруя, рассказывал и показывал увиденное за стенами театра, и перед нами открывался человеческий мир, будто запечатленный в живой фотографии. Эта бесценная кладовая, этот запас наблюдений и впечатлений помогали ему создавать разноплановые характеры, которые вошли в историю театра и кино. Он так глубоко проникал в суть своих образов, так вживался в них, что в этом виделось порой что-то мистическое.

Ему была свойственна прямо-таки звериная интуиция. Иногда, правда, его подводил вкус: в погоне за воздействием на зрителя он мог нагромоздить очень много смешного одно на другое, в результате чего терялся смысл роли. Но эти излишества еще больше подчеркивали его, гриценковскую, безудержную фантазию.

Его виртуозной работой был уральский золотопромышленник Тихон Кондратьевич в спектакле «На золотом дне». В этом персонаже было что-то устрашающе звероподобное и в то же время жалкое и беззащитное. Вот где Гриценко блеснул своими актерскими приспособлениями — от питья шампанского с огурцом в качестве закуски, спокойного и грустного битья тарелок об пол до рискованного, с ходу, падения под диван головой вперед. Вся эта гротесковость была оправданна: зритель понимал, что этот потерявший облик человек фактически уже погиб и никакие прииски его не спасут.

Много лет я играл с Николаем Гриценко в «Идиоте», где у него была роль Мышкина. Пожалуй, больше ни в одной работе над ролью он не был так осторожен и робок. Это он-то, который в характерных ролях заваливал режиссера бесчисленным количеством приспособлений, красок — только выбирай.

В конце концов, он нашел ключ к роли. Некоторые зрители, правда, считали, что он слишком подчеркивал безумие Мышкина. Мне трудно судить, я был слишком близко от него. Но мне кажется, Гриценко пленительно передавал чистоту души князя, его открытость и беззащитность и был при этом чрезвычайно убедителен. Спектакль «Идиот» с его участием шел на нашей сцене двадцать пять лет!