Реальность и мечта

Мне всегда нравилось играть в паре с Юлией Константиновной. И если я что-то сумел сделать в театре, в этом обязательно будет и ее заслуга. Мы сыграли с ней много спектаклей, сцен, где главной темой были любовь и борьба за нее. В спектакле «На золотом дне» я играл влюбленного в Анисью приказчика, а в «Варшавской мелодии» — влюбленного в Гелену Виктора, который оказался недостойным ее. В «Виринее», где Борисова была в главной роли, — Павла. В «Конармии» — Гулевого, а она — Марию. В «Идиоте» у меня была роль Рогожина, в «Иркутской истории» — Сергея Серегина. В «Антонии и Клеопатре» я был Антоний, солдат и буйный гуляка, который, словно малый ребенок, усмиряется перед пленительной Клеопатрой.

Играть с Юлией Борисовой было легко и приятно. Как тонкий инструмент отзывается она на каждый жест, каждое душевное движение. Например, в «Варшавской мелодии» я делал такой опыт: менял интонацию, произносил какую-то реплику, по тексту верно, но чуть-чуть не так. Есть партнеры, которые, как тетерева, никого, кроме себя, не слышат. А тут — вопрошающий взгляд на меня, мгновенный, для других незаметный: «Что случилось? Помочь?» И я всегда знал, что она думает о товарище по сцене больше, чем о себе, и в очередной раз убеждался в этом, устроив безобидный розыгрыш.

Борисова, как бы она себя ни чувствовала, никогда не играет вполсилы — только полнейшая самоотдача, полнейшее сгорание на сцене. Рядом с ней невозможно играть «на ограничителе», дозировать страсть, понарошку обнимать — я вообще это плохо умею: понарошку. Только взаправду! Если это, конечно, не безобразно выглядит со стороны. Бывало, после спектакля «На золотом дне» Юлия Константиновна обнаруживала на своих руках синяки. Мало приятного, конечно, но она никому не жаловалась.

В «Антонии и Клеопатре» после одного из бурных объяснений Клеопатра — Борисова удаляется за кулисы, а я, Антоний, в припадке ярости бросаю ей вслед нож (не бутафорский!), который застревает в декорации — так задумано для большего эффекта. Однажды я таки промахнулся мимо столба и попал в ведро, стоящее за кулисами… Спокойнее всех отнеслась к этому опасному происшествию Борисова: чего в театре не бывает!

Однажды был такой случай. После одной сцены в «Виринее» вырубали свет, и мы убегали со сцены: Борисова — в одну сторону, я — в другую. Но что-то мы не рассчитали и в темноте на всей скорости столкнулись лбами. Вот когда я понял, что такое искры из глаз! Я чуть не убил ее, ведь лоб у меня покрепче. А она лишь посетовала: «Ты что, с ума сошел? Несешься, как вепрь!» Представляю, что поднялось бы, будь на ее месте другая актриса. Скандала бы не избежать. Взыграли бы самолюбие, амбиции, апломб!

Я тысячу раз убеждался, что Юлия Борисова — исключение из многих правил. В театре много ерунды, пены, мелочных обид, сведения счетов по любому поводу. Иная актриса требует к себе особого отношения, по мелочам конфликтует с гримерами, костюмершами, к месту и не к месту кичится своими заслугами. Как-то одна третьестепенная актриса получила большую роль, и пока ее играла, считала себя кормильцем всего театра. Она так и говорила: «Я вас всех кормлю!» Но чтобы сказала такое Юлия Константиновна — это нонсенс! Хотя было время, когда она играла пятнадцать-семнадцать спектаклей в месяц, и многие зрители ходили в наш театр только из-за нее.

Она всегда в стороне от пустого выяснений отношений, от сплетен и склок, но мнение свое Борисова будет отстаивать непременно. В этой хрупкой женщине — прочный стержень из любви к театру и уважения к своей профессии, к своим товарищам. Вот сыграла она Кручинину в «Без вины виноватых». А роль эта — гимн актерству. В таком ключе Петр Фоменко и ставил спектакль. Но Борисова, будучи в центре его, провела тему, исходя из своей натуры, своей нравственной сути, из своих взглядов, тонко, мудро и художественно убедительно.

К сожалению, сегодня многие роли уже не подходят Юлии Константиновне, и она сосредоточилась на своей семье, отдавая ей силы также беззаветно и без остатка, как прежде театру. А по-другому такой человек и не может. И прав мхатовский актер Топорков, назвав Борисову великой. Ее неповторимые женщины — прелестные, немного неземные, странноватые, неотразимо обаятельные, легкоранимые, но и сильные — уже вошли в историк) не только нашего Вахтанговского театра, но и русского театра вообще.

Николай Гриценко

Николай Олимпиевич Гриценко был артистом таланта редкостного, артистом с головы до пят. Сцена была его стихией, он играл легко и свободно, непосредственно и вдохновенно — как поет птица. Он не мыслил своей жизни без игры, без сцены.

Талант — непостижимая категория. Иногда кажется, что почвы, особенно для яркого таланта, нет, а он проклюнулся, вырос, расцвел — чудо, да и только. Гриценко подтверждение этому.