Разум Вселенной

Юрий приходил к Андрею каждый раз, когда разрешали посещение. Первая встреча надолго осталась в памяти Юрия тяжелым, давящим воспоминанием. Андрей был истощен, бледен, предельно слаб, при виде Юрия его худое темное лицо чуть-чуть осветилось улыбкой. Но жизни в этой улыбке не было.

Когда Юрий сказал, что кровь Ярослава быстро поставит его на ноги, он равнодушно согласился — видно было, что ему просто не хочется возражать.

— Да, да, Славкина кровь не подведет.

И опять замолчал, глядя перед собой в пространство. Казалось, он думает о чем-то настолько серьезном и важном, что всякое отвлечение от этих мыслей ему неприятно и больно.

Это впечатление возникало у Юрия не раз и в дальнейшем, когда Андрей стал поправляться. Уже вернулись к нему обычная дружелюбно насмешливая манера обращения, его привычка острить по любому поводу, комически-самоуверенный тон его реплик, но временами он замолкал или отвечал невпопад.

Юрий понимал, что впечатление пережитой в Калифорнии страшной катастрофы не могло не отразиться на психике Андрея. Но Зоя, пережившая ту же катастрофу, возвращалась к жизни, а Андрею что-то мешало освободиться от угнетающих его воспоминаний.

Его мучили, по-видимому, не столько сами воспоминания о страшных днях катастрофы, сколько тяжелые раздумья, вызываемые этими воспоминаниями. Чаще всего Юрий заставал его лежащим на спине, с закинутыми за голову руками. На груди его лежала книга, раскрытая на первых страницах. Очевидно, любая случайная, даже вскользь брошенная, мысль, прочитанная Андреем, цеплялась за какое-то звено его мыслей и начинала разматывать бесконечно длинную цепь размышлений.

— Как дела? — спрашивал Юрий.

— Мудрец сказал: болеть лучше, чем умереть, но постигается это только после смерти, — отвечал обычно Андрей. — Вот я лежу и думаю, как бы исхитриться и постигнуть это раньше смерти. Впрочем, кажется, дела идут на поправку. Славкина кровь обслуживает меня отлично.

Еще несколько веселых реплик, и опять тягостное молчанье. Изредка оно прерывалось короткими фразами.

— Жить стоит, только когда все продумаешь до конца, — сказал однажды Андрей, точно разговаривая сам с собой.

— Цель — вот главное, — произнес он в другой раз. Юрий посмотрел на него в недоумении, но не стал расспрашивать, чтобы случайно не вызвать разговора на неприятную для Андрея тему.

Потом ему стало лучше. Наступил март, лучи весеннего солнца били в окна палаты, где лежал Андрей. В открытую форточку вливался влажный, пахнущий мокрым снегом и оттаивающими тополевыми почками весенний воздух. Лицо Андрея посветлело. Светлые, поредевшие после болезни волосы отросли и даже чуть-чуть завились.

И вот новая вспышка болезни.

— Дело плохо, — сказала сестра. — Собственно, вас не следовало бы пускать, да уж очень он скучает.

Сердце Юрия сжало тяжелое предчувствие. Он понимал — началась вторичная лучевая болезнь. Андрея убивали силы жизни, бьющие из кроветворной ткани Ярослава, которым организм Андрея, лишенный собственных защитных сил, не смог противостоять. Силы жизни одного организма несли смерть другому. И если в ближайшее время не произойдет чуда — возрождения собственной кроветворной ткани Андрея, он погибнет.

Андрей полулежал на кровати, откинувшись на высоко поднятую подушку и приподняв худыми коленями одеяло. Изможденное лицо с налипшими на влажный лоб волосами потемнело от жара. На одеяле лежала раскрытая книга. Он увидел входящего друга и так радостно улыбнулся, что грудь Юрия стеснила острая жалость.

— Как дела? — спросил Юрий, осторожно пожимая худые влажные пальцы Андрея.

— Какие же могут быть мои дела? — усмехнулся Андрей. — Мы с тобой биологи и специалисты в космической биологии. Со мной, брат, кончено. Попал под колесо, как говорил Базаров. У меня уж и Одинцова была — только что на этом стуле Зоя сидела. И, прощаясь, как Одинцова Базарова, поцеловала меня в лоб. Что ж делать. Она ведь это без умысла. Наверное, и сцену-то эту не помнит. А я вот лежу и думаю, и ловлю себя на том, что думаю как Базаров: мечтал, что еще успею, обломаю дел много, не умру, нет, задача есть, ведь я гигант. А теперь у гиганта одна задача — как бы умереть прилично...

Он говорил, чуть задыхаясь, но спокойно. Только глаза его лихорадочно, сухим блеском, светились из глубоких глазниц.

— Понимаешь, я уверен, что остался бы жить, если бы только понял, зачем мне жить, — продолжал он, всматриваясь в лицо Юрия, чтобы видеть, как тот воспринимает его слова. — Нет, нет, ты не возражай мне, я же понимаю, что со мной делается. Не хватило сил в организме, чтобы возродиться. Вот во мне Славкина кровь и разгулялась. Я сам чувствую, что не могу ей сопротивляться. Славка, брат, знает, зачем живет. Он хозяин своей жизни. А я вот никак не могу догадаться. Помнишь тот вечер в сентябре, перед началом занятий, на Ленинских горах?

Юнландия! Край утесов и струй!..
Где ввоз — пессимизм, чернила, бутсы,
А вывоз — любовь и революция.