Разум

Очертания тел, формула обратных квадратов, скорость распространения излучения, гравитация и многое другое из цикла взаимодействия материи якобы призваны осветить вопрос о пространстве. Словесный хоровод вокруг материи так возвеличивает её, что создаётся антураж ненужности, излишности или неважности всего остального проявления мира. Материя, материя, материя … Даже при желании поведать о пространстве, мотив повествования сразу скатывается к рассмотрению материи. Даже древние, рассуждая о пространстве, как о само собой разумеющемся, немедленно сводили беседу к стихиям: огню, воздуху, воде и земле. А как иначе? Куда ни глянь, везде только эти элементы. Можно ли сомневаться? Оказывается можно. Платон ввёл ещё нематериальные идеи, из которых следует, что все вещи–предметы прежде, чем стать объектом, ранее уж'e были ввиде некоторого образа или иначе: идеи. И тогда стихии не могут считаться первичными. Между элементщиками–материалистами и идейниками–идеалистами вспыхнула взаимная ненависть, которая не угасла до сих пор. Даже мудрец Платон, не взирая на своё почти апостольское положение, не гнушался скупать сочинения Демокрита только затем, чтобы сжечь. Интуитивно во враждующих лагерях бродило подозрение о наличии чего–то такого, в чём должно располагаться и материальное, и идеальное. Но ему отводилась роль пассивного вместилища, некоторого склада, где вещи хранятся до востребования. И как только заискрится мысль, образ идеальной вещи сотворяет саму вещь.

Приходится удивляться не тому, как трудно в людской обиход входило, да и сейчас с издержками входит, понятие пространства, а тому, какие полчища комментаторов всё вновь и вновь объясняют душам Демокрита, Пифагора, Платона, Сократа, Аристотеля, Плотина … особенности их учений, что они имели ввиду, почему они ошибались и как следовало бы правильно излагать свои воззрения. Если бы древние знали, скольким неисчислимым грызунам они дали пищу, сколько прокормочного продукта загрузили в учёное сословие и каким тормозом для развития землян послужат их труды? Ведь потрошители истории, несомненно, умные исследователи. Тогда почему же их ум расходуется на назойливое толкование уже многократно истолкованного? Что мешает им заняться разработкой путей совершенствования общества и науки в частности? Может быть их трудами удалось бы сдвинуть познание с позорной колеи, по которой земной разум через краткий промежуток выживания скатится в небытие? Даже эрудит В. Гейзенберг в работе 6 попытался обосновать родство древней и современной физик. Ему импонирует материалистическая приемлемость и стремление заглянуть в первоистоки мира. Он гордится тем, что, в отличие от прошлых попыток, сейчас учёные вооружены мощной экспериментальной базой и ёмкой математикой, потому истине просто некуда деться: она уже сама идёт сдаваться правильным учёным. Разве не ведомо ему, что натурный опыт и любые исчисления не могут дать то, чего нет в мировоззрении? Разработка аппаратуры и вывод формул — это удел конкретных работников с полным комплексом отягощений сегодняшним здравым смыслом и современным мнением. Для выдвижения в будущее такие поводыри не годятся.³¹

А между тем, понятие квант до сих пор не определено. Никакие попытки объяснения структуры атома в рамках материалистического подхода к взаимодействиям не увенчались успехом. А без такой ясности физика вообще, в том числе и ядерная, и особенно её квантовая империя, не имеют фундамента. Здание квантовых наук, кое–как качаясь, сможет стоять, пока в познание войдёт истинный интересант всяких перестроений — сознание. Если сознание, как повелевающая категория мира, не успеет войти в научное мировоззрение, то деградировать можно и с кругозором Гейзенберга. Но для понимания себя и разворота это не просто мало, это гибель.