Разрушь меня

— Почему ты так долго не разрывала связь с Дженкинсом? — Мои губы не шевелятся. — Почему ты не сопротивлялась сразу? Почему позволила ему себя так долго трогать?

Мои руки начинают трястись, и я их сжимаю.

— Ты ничего не знаешь обо мне.

— И все же ты утверждаешь, что хорошо меня знаешь.

Я сжимаю челюсть, не доверяя своему голосу.

— Я хотя бы честен, — добавляет он.

— Ты только что согласился, что ты — лжец!

Он приподнимает брови.

— Я хотя бы честен насчет того, что я — лжец.

Я со стуком опускаю стакан воды на стол. Опускаю голову на руки. Стараюсь оставаться спокойной. Глубоко вздыхаю.

— Ну, — мой голос скрипит, — тогда почему я нужна тебе? Если ты такой превосходный убийца?

Улыбка исчезает.

— Однажды я покажу ответ на твой вопрос.

Я хочу возразить, но он останавливает меня одной рукой. Берет из тарелки кусочек хлеба.

Держит у меня под носом.

— Ты мало ела на обеде. Это плохо.

Я не двигаюсь.

Он бросает хлеб на тарелку, а тарелку ставит возле стакана с водой. Он поворачивается ко мне. Изучает мои глаза с такой интенсивностью, что я обезоружена. У меня на языке вертятся слова, которые я хочу сказать или прокричать ему, но я каким-то образом забываю о них, терпеливо ждущих в моем рту. Я не могу заставить себя отвести взгляд.

— Съешь что-нибудь. — Его взгляд покидает мое лицо. — А потом поспи. Утром я вернусь за тобой.

— А почему я не могу спать в своей комнате?

Он встает на ноги. Отряхивает без причины свои штаны.

— Потому что я хочу, чтобы ты осталась здесь.

— Но почему?

Он смеется лающим смехом.

— Слишком много вопросов.

— Ну, если ты мне прямо ответишь...

— Спокойной ночи, Джульетта.

— Ты меня отпустишь? — на этот раз я спрашиваю тихо и робко.

— Нет. — Он делает шесть шагов к углу со свечей. — И я также не обещаю, что сделаю твою жизнь проще.

В его голосе нет ни сожаления, ни раскаяния, ни сочувствия. Словно он говорит о погоде.

— Ты мог бы солгать.

— Да, мог бы. — Он кивает, словно сам себе. Задувает свечу.

И исчезает.

Я пытаюсь сопротивляться.

Пытаюсь оставаться бодрой.

Пытаюсь найти свой разум, но не могу.

Я отключаюсь от истощения.

Глава 15

«Почему ты просто не убьешь себя?» — однажды спросил меня кто-то в школе.

Я думаю, этот вопрос был задан из жестокости, но тогда я впервые рассмотрела эту возможность. Я не знала, что ответить. Может, было глупостью размышлять над этим, но я всегда надеялась, что, если буду достаточно хорошей девочкой, если буду делать все правильно, если буду говорить правильные вещи или же смолчу, мои родители переосмыслят все. Думала, они начнут слушать меня. Думала, они дадут мне шанс. Думала, они полюбят меня.

Во мне всегда жила эта глупая надежда.

— Доброе утро.

Мои глаза с трепетом открываются. Я никогда не была соней.

Уорнер смотрит на меня, сидя в ногах своей кровати в новом костюме и отполированных до блеска туфлях. Все в нем идеально. До мелочей. Его дыхание прохладное и свежее в бодрящем воздухе утра. Я могу чувствовать его на своем лице.

Мне требуется время, чтобы понять, что я завернута в простыни, в которых до меня спал Уорнер. Мое лицо вдруг вспыхивает, и я начинаю возиться, пытаясь освободиться. В своих стараниях я чуть не падаю с кровати.

Я не признаю его.

— Хорошо выспалась? — спрашивает он.

Я смотрю вверх. Глаза у него такого странного оттенка зеленого: яркие, кристально чистые, жутко пронзительные.

Волосы у него густые, цвета насыщенного золота; его тело худощавое и непритязательное, но хватка крепкая. Я впервые замечаю, что на мизинце левой руки он носит нефритовое кольцо.

Он ловит мой взгляд и встает. Надевает перчатки и сцепляет руки за спиной.

— Тебе пора возвращаться в свою комнату.

Я моргаю. Киваю. Поднимаюсь и почти падаю. Я замираю у края кровати и хочу, чтобы голова перестала кружиться. Слышу вздох Уорнера.

— Ты ничего не ела из той пищи, что я принес тебе вчера.

Дрожащими руками я беру стакан с водой и вынуждаю себя съесть кусочек хлеба. Мое тело привыкло к голоду, поэтому теперь я не понимаю, как его распознать.

Когда я встаю на ноги, Уорнер провожает меня к двери.

Я все еще сжимаю кусочек сыра в руке.

Я чуть не роняю его, когда я выхожу наружу.

Здесь солдат больше, чем на моем этаже. У каждого по крайней мере четыре разновидности пушек, некоторые обвязаны вокруг шеи, некоторые прикреплены к поясу. У каждого на лице расцветает ужас при виде меня. Они так быстро моргают, что я не улавливаю эмоции, но точно ясно, что, когда я вхожу, они сильнее сжимают ружья.

Уорнер выглядит довольным.

— Их страх тебе на руку, — шепчет он в мое ухо.