Разруха

На скамейках у церкви расселись подростки, их битком набитые ранцы валялись рядом. Они, как черепахи, носили свой дом с собой. На них были потертые, нарочно порванные джинсы, у некоторых — бритые наголо головы, парочка бесполых существ нарезала салат прямо на полиэтиленовом пакете на скамейке, сдабривая его подсолнечным маслом, уксусом и солью. Парень в грубых солдатских ботинках с татуировкой дракона на груди наигрывал на гитаре, напевая тихим хрипловатым голосом: «Вернемся, вернемся в минувшие годы, чтобы не потеряться, чтобы этому лету начаться в Созополе снова…» Текст песни был странным, почти абсурдным, но мелодия — манкая, он ее запомнил. Бояну захотелось в туалет, и он потянул Лору дальше.

Они шли маленькими старинными улочками, под крышами домов висели связки сушеной рыбы, бабки, сидя на лавочках у заборов, продавали кружевные салфетки, скатерти и варенье из зеленых плодов смоковницы.

— Вот здесь я живу, — Лора указала на деревянный дом и растворилась в подъезде.

В дворике, в беседке, увитой виноградной лозой, веселилась подвыпившая компания. Над сказочным, резным балкончиком второго этажа на веревке сушилось женское белье. Он был уверен, что ее. Оно казалось воздушным, как белье Магдалины, но более женственным и загадочным. Улыбаясь, Лора вышла из дома, поскользнулась на каблуках на каменной мостовой и снова прижалась к нему. Робко и преданно. По-настоящему.

По дороге назад они молчали. Алкоголь слегка туманил ему голову, но все чувства были обострены до предела. И Боян подумал, что с Лорой, только и единственно с ней, он мог бы вернуться к себе настоящему, начать все сначала, скажем, открыть кафе. За несколько месяцев он смог бы его разработать и довести до совершенства, сделать из него уютный клуб, изысканное место отдыха для состоятельных людей. «Я ведь все знаю, все могу, я ведь Боян Тилев!» У них с Лорой не было прошлого, она не знала его ни в период его жалкого прозябания, ни во время его взлета и падения, их связывало только начало и их общее будущее. Неожиданность этого открытия поразила Бояна. Конечно, он уже не будет тем Бояном Тилевым, о котором писали газеты, который снимал министров и продвигал в Народное собрание депутатов, но он не будет и тем, кто влачил жалкое существование в фотолаборатории Министерства внутренних дел. Просто будет зарабатывать на жизнь — себе, Лоре, ее сыну и своим дочерям, переплавит свое несчастье в близость, любовь и достойную старость. А Генерал действительно будет мертв. Он вздрогнул. И рассмеялся.

— Что с вами, господин Тилев? — спросила Лора. Ее косящие глаза были прекрасны. В них читалось сочувствие, искренность и преданность. Он не посмел сказать, что счастлив и что… ему срочно нужно в туалет.

На террасе ветер снова погасил свечу. Они ее зажгли. И воспарили над морем, над собой. Им принесли зажаренную камбалу — все так, как он любил: с аппетитной корочкой, политую лимоном. Сменили лед. Они выпили еще. Сегодня он будет пить, есть за что. Ему требовалось сделать над собой усилие и все рассказать Лоре. Она уже рассказала ему о себе все без утайки. Теперь была его очередь. Он пыхнул сигарой и собрался, как перед прыжком в холодную воду. И тут неожиданно у столика, преданно улыбаясь, возник бармен.

— Мадам, — почтительно сказал он, — вас к телефону.

Лора поморщилась и встала из-за стола. Наконец он мог заскочить в туалет. Допив свою порцию виски, Боян тоже поднялся и нетвердыми шагами подвыпившего или очень счастливого человека вышел через террасу и опустевший ресторан на лестницу и направился на этаж ниже. Все лампы были погашены. Он медленно шагал по лестнице, дверь женского туалета была приоткрыта, оттуда долетал знакомый мужской голос. Это было так странно, что он замер на месте.

— Мне очень жаль, Лорка, — хохотнул бармен, — но Гиббон мне только что сообщил… Ну, Гиббон из Бургаса, ты его знаешь…

— Господи!.. — ахнула Лора.

— Его размазали по стенке, как таракана, твоего Тилева, — сказал бармен. — Остался один пшик…

— Ну почему со мной всегда так?.. — простонала Лора, — а ведь как прошел номер с супом. На ура! И всю ночь пришлось реветь белугой, чтобы получился похоронный вид.

— Да ладно, ничего страшного, — сказал бармен, — ну срубишь с него за ночь пятьсот баксов…

— Осточертело мне уже на одну ночь, — сказала она, — как шлюха.

— Так ты, Лорочка, шлюшка и есть, — сказал бармен, — иди ко мне, дай потискаю, где тут наша сладкая попка…

Боян выронил сигару. Оглянулся. И рванул назад, почему-то на цыпочках. Хлопнул дверью отеля под носом у задремавшего швейцара. Огни уличных фонарей и витрин, шумное многолюдье вызывали боль. Во второй раз судьба надсмеялась над ним, над его последней надеждой. Его верой в счастливый исход, который он сам придумал. «Наивный кретин. Покайся!» — яростно приказал он себе. Меланхоличный бриз доносил запах моря, южного цветения, запах прошлого лета в Созополе и всех минувших лет. Эта мысль возобладала над другими и повела его за собой к маленькой церкви, которая провожала и встречала рыбаков, всегда давала им приют и последнее упокоение.