Разрозненные рассказы

Отец видел, что у каждого из них было еще по две задачи: первая – удержать на плечах огромную голову, что было довольно трудным жонглерским трюком, потому что она все время куда-то клонилась, сгибая шею; и вторая – следить за тем, чтобы ступни, такие же своенравные, как и локти, не стукнули кого-то по щиколотке или не задели стул. Ноги под стать головам и рукам были здоровенными, и, присмотревшись, отец понял, что от них можно каждую минуту ждать чего угодно.

– Эй, – сказал Шутник, – как насчет того, что кто-то пишет портрет Прекрасного принца?

Девушки молчали в изумлении.

– Об этом вся школа гудит, – сказал Еж. – Дайте взглянуть!

– Нет, нет! – воскликнула Мэг.

– Они еще не закончены, – сказала Мари.

– Да ну, – сказал Еж, – не вредничайте! Сестры посмотрели на отца, отец на сестер.

– Ну что ж, – сказала Мэг, – пошли.

Молодежь поднялась наверх. Чувствуя себя виноватым, отец стоял внизу и прислушивался. Наверху хлопнула дверь, протопали большие ноги. Повисла долгая, напряженная тишина. Отец повернулся было, чтобы уйти на кухню; его остановил рев животного, в которого вонзили нож. Потом последовали выкрики и громовые раскаты.

Шутник хохотал. Он топал ногами как сумасшедший, сотрясая дом. «Боже», – подумал отец.

Но вот и Еж присоединился к нему: он заухал, как филин, потом набрал побольше воздуха и издал вопль. Дочери зловеще молчали. Отец слышал, как парни перекликались: «Посмотри на это!», «А тут что?», «А тут? О-ой!». Наверное, они, раскачиваясь, держались друг за друга, чтобы не упасть и не покатиться по полу.

Отец стоял, схватившись за перила.

Сестры заговорили. Не повышая голоса, но гневно. Потом громче. Шутник и Еж не слышали, потому что продолжали дико хохотать, якобы объясняя друг другу, как хороши оригиналы – их рубиново-красные губы, золотые кудри, тела древних греков. Опьяненные бурным весельем, они, конечно, ходили ходуном перед портретами – это можно было себе представить.

– Честер! Уолт!

Это был пронзительный крик – крик джунглей.

Смех прекратился.

Отец почувствовал, что покрывается испариной. Девушки говорили очень тихо, ледяным тоном, словно с чердака подул зимний ветер. В мертвой тишине их голоса звучали ровно, они почти шипели, как змеи. Отец представил себе, как парням указали на дверь жестко вытянутой рукой. И в самом деле, через минуту Честер и Уолт скатились с лестницы, зажимая рты руками. Они взглянули на отца, а он – вопросительно – на них. В глазах мальчишек плясали черти. Прижимая ладони к губам, они выскочили из дома. Отец сжался, зная, что дверь грохнет изо всех сил, так и случилось.

– И не возвращайтесь! – крикнула Мэг, стоя на лестничной площадке. Но было поздно.

В сумерках за дверью дома какое-то время было тихо, потом новый взрыв ненасытного животного смеха. Отец провожал парней глазами, пока они не скрылись из виду: они шли спотыкаясь, облапив друг друга и закинув головы к звездам, совершенно как два пьянчуги, что вывалились из кабака, где провели ночь в загуле.

Позже, к вечеру, зазвонил телефон. Говорил Еж.

– Э-э-э, я просто хотел сказать, что мы оба сожалеем…

– Боюсь, что я не смогу позвать дочерей к телефону, – сказал отец.

– Даже и извиниться нельзя?

– У них наверху дверь заперта.

– Мы все испортили, – сказал Еж несчастным голосом.

– А вы не сдавайтесь. Все станет на свои места.

– Как раз когда все наладилось… – продолжал Еж, – мы уже две недели пытаемся их куда-то пригласить, а они все отнекиваются. И вот мы пришли взглянуть на картины… – Он подавил смешок. – Извините, я и не думал смеяться.

– Я вас вполне понимаю, – сказал отец, – если вам от этого легче.

– Передайте им, что мы очень сожалеем, – сказал Еж. – И раскаиваемся.

Отец поднялся наверх, чтобы передать разговор. Он все сказал через закрытую дверь, но ему даже не ответили. Пожав плечами, он раскурил трубку и сошел вниз.

Всю следующую неделю отец был порядком занят. В те три вечера подряд, что он возвращался со службы раньше обычного, он не видел ни Ежа, ни Шутника. Дочери меж тем рисовали в своей комнате с каким-то рьяным упорством. На четвертый день Еж и Шутник мелькнули в самом конце улицы – что называется, в туманной дали. На пятый день позвонили по телефону. На шестой Мэг сказала им с десяток слов. На седьмой, то есть в воскресенье, парни удостоились высокой чести беседовать с сестрами на крыльце не более пяти минут. К следующей среде ребята уже забегали по три-четыре раза за вечер, пытаясь уговорить девушек пойти с ними в кино или на танцы (то самое свидание, которого они добивались теперь уже больше месяца).

– Как вы считаете, пойдут они с нами, мистер Файфилд? – спросили они отца, встретив его однажды вечером.

– Все в руках божьих, мальчики, – ответил он.

– По-моему, мы ведем себя прекрасно, – сказал Еж.

– Каемся как черт знает что, – добавил Шутник.

– Мы даже не вспоминаем проклятых портретов!

– Это мудро, – сказал отец и похлопал парней по плечу.