Разрозненные рассказы

– Ну что ж, если в двух девицах, семнадцати и восемнадцати лет, бурлит и прорывается творческое начало – это приятно. А может, живопись нужна вам по программе колледжа?

– Боже, конечно, нет. Мы просто пытаемся создать портрет идеального мужчины.

– Пытаетесь… Как вы сказали?

– Пытаемся показать, какие мальчики нам нравятся. У каждого из приятелей берем лучшее. Плюс творческое воображение. Понимаешь?

– Кажется, да.

– Десять учениц пишут портреты ребят, с которыми им хотелось бы встречаться. Это конкурс школьного клуба.

– Все это очень хорошо, – ответил отец, – но что вы будете делать, окончив портреты? Разыскивать Прекрасных принцев в жизни?

– Попытка не пытка, папа.

– Да, конечно. – Отец придал своему голосу самый дружеский тон. – Ну что ж, посмотрим?

Мэг отступила от своего полотна.

– У меня глаза не получаются.

Держась за подбородок, отец долго смотрел на портрет.

– Да, действительно. Один глаз отклонился почему-то к западу, а другой – к востоку.

– Я, конечно, все время что-то меняю, – поспешно объяснила Мэг, – добавляю новое каждый день.

Отец молчал, поглощенный творением Мэг. Потом перевел взгляд на работу Мари, стоящую рядом на камине.

– То мне кажется, что у него должны быть голубые глаза, то карие, – сказала Мари. – Просто ужас, до чего я непостоянна. Ну как, нравится парень? Правда, шик-блеск?

– Разве и сейчас говорят «шик-блеск»? – удивился отец. – Это словечко было в ходу еще у нас в колледже, году в тридцать четвертом. Да, этот парень почти что «шик-блеск».

– «Шик-блеск», папа, не может быть «почти». Или да, или нет.

– У него не ладится с подбородком. – Отец прищурился. – Он что – жует конфету, жвачку или грызет леденец?

– Да нет, у него просто волевая челюсть. Я люблю волевую челюсть у мужчин.

Отец удрученно потер свою собственную.

– Этот портрет тоже не окончен?

– Нет, конечно. Пишу понемножку. Так интереснее.

– А что думают о вашей работе Еж и Шутник?

Еж получил свое прозвище за стрижку, напоминающую щетку-скребницу; в последнее время он тихо торчал возле дома по вечерам. Шутник был совсем в другом духе: отец назвал его так потому, что смех этого парня, вернее, хохот, ржанье и гоготанье, сопровождавшиеся судорогами, можно было слышать за версту; иногда этот смех раздавался ясной лунной ночью где-то на ферме. Обычно Шутник рассказывал какой-нибудь анекдот, до сути которого приходилось долго и настойчиво добираться, а потом заходился в пароксизме смеха, повиснув на собеседнике, чтобы не упасть. Но, вообще говоря, Еж и Шутник были симпатичные ребята, совсем непохожие на эти портреты.

– Мы им еще не показывали, – медленно проговорила Мари.

– Наверное, придется показать.

– Да, но мы знакомы всего несколько недель.

– Должны же ребята знать своих соперников. А вдруг им захочется подтянуться?

– Папа!

В этот самый момент снизу, со двора, донеслись звуки, от которых мурашки пошли по коже; отец весь сжался, несмотря на свою твердость. Такой же страх испытывали, видимо, миллион лет назад первобытные люди, когда их глубокую спячку нарушали невообразимые звуки, издаваемые динозаврами. Пещерные жители вскакивали и кутали головы в шкуры, а чудовища громоздились у входа, с хрустом перемалывая чьи-то кости. Что касается отца, то и он – вполне человек двадцатого века, в костюме за 75 долларов, с масонским кольцом на пальце и сознающий к тому же, что святость брака и семьи должна придавать ему мужества, – он содрогнулся от этого хохота, и волосы на его голове встали дыбом.

– Шутник, – прошептала Мари.

– Шутник, – ответил отец.

– Я думаю, его лучше впустить.

– Пусть идет по лестнице медленно, – посоветовал отец, – ведь если он сломает ногу, придется пристрелить.

Еж и Шутник стояли в центре гостиной, расставив на ковре здоровенные ноги и разглядывая ногти на руках, отнюдь не идеально чистые. Пока отец спускался по лестнице и здоровался, он успел рассмотреть животных, которых его дочери пригнали с пастбища. Парни были сложены одинаково, и оба напоминали фигуры, наспех собранные из крупных детских кубиков, нанизанных на кости старого мамонта. Их локти вечно отскакивали в стороны, натыкаясь на предметы – на ребра стоящих рядом людей, на двери, рояли и вазы. Вазам особенно везло: эти локти, казалось, обладали какой-то особой, неизъяснимой силой, заставлявшей вазы лететь через всю комнату, рикошетом отскакивать от стены, а то и прыгать с каминной полки. Не зря, видно, в свое время в посудных лавках вывешивали объявления, где говорилось без обиняков, что внутрь впускают только мальчиков, умеющих держать руки по швам. Вот и сейчас Еж, которого по-настоящему звали Честер, и Шутник – на самом деле Уолт – изо всех сил старались совладать со своими локтями, ожидая, когда девушки пригласят их в дом.